Американский принц
Шрифт:
Так было до того дня, когда Эш зашел ко мне в комнату и сказал:
— Меня повысили.
Откинувшись на спинку кровати, я в триллионный раз перечитывал «Возвращение в Брайдсхед» (с тех пор, как много лет назад Эш сравнил меня с Себастьяном Флайтом), поэтому не сразу осознал всю важность его слов.
И потом я понял.
— До звания майора, если тебе интересно, — равнодушно пояснил Эш, когда я сел.
— Тебя отправят в командное училище, — сказал я, подумав. И запаниковал. — На сколько?
— Десять месяцев. — Выражение
«Но мой дом там, где ты», — хотелось мне сказать. Но я промолчал. Потому что слышал голос Мерлина так же отчетливо, как свой собственный. Голос, твердивший о жертве. Все это время он прятался — до этого момента.
— Рад за тебя, — выдавил я. — Поздравляю. Из тебя получится отличный майор.
Эш вздохнул и сел на край моей кровати.
— Полагаю, что откажусь. Я хочу остаться здесь. Сражаться здесь. Уйти сейчас было бы проявлением безответственности.
— Эш, ты же не серьезно! Подумай, сколько хорошего ты сможешь сделать в звании майора.
Он лишь взглянул на меня, а я уже каким-то образом понял, что он собирается сказать дальше.
— Эмбри…
— Не смей. — Слова прозвучали надрывно. — Я серьезно. Не надо.
Он все равно это сказал.
— Прошло почти три года. Я люблю тебя на протяжении семи лет. Если мы уйдем в отставку после окончания войны, ничто не помешает нам быть вместе.
Я посмотрел на старую книгу в мягкой обложке, потрепанную, с волнистыми страницами. Эш всегда подкалывал меня, за то что я читаю в душе, но я нашел ее в книжном магазине в Портленде и утверждал, что книга изначально была в таком состоянии. Джереми Айронс и Энтони Эндрюс с их моложавыми лицами и в щегольской одежде смотрели на меня с обложки. Энтони Эндрюс крепко сжимал плюшевого мишку Себастьяна.
Эш положил руку на обложку.
— Ты не умрешь одиноким пьянчугой, если ты об этом.
— Я думал о том, что даже Ивлин Во знал, что лучшие моменты не вечны. Ничто не вечно, и все такое.
— Не та книга, маленький принц.
Я вытащил книгу из-под руки Эша и швырнул ее на столик. Я не мог говорить с ним об этом. Не мог смотреть ему в лицо и лгать, не сегодня вечером. Если бы он на меня надавил, я бы сдался и рассказал ему все: что хотел его на всю оставшуюся жизнь, хотел белый забор вокруг дома, и даже переехал бы ради него в деревню.
— Мне нужно выспаться, — сказал я, выключая дешевую прикроватную лампу.
Эш встал.
— Разговор еще не окончен, — сказал он мне и ушел.
Засыпая, я лелеял надежду, что это не так.
***
Прошло несколько дней. В военных действиях наступило краткое затишье, которое полностью соответствовало погодным условиям — было не солнечно и не пасмурно, не слишком холодно, но и не очень жарко — уныло-серое лоно, лишенное чего-либо интересного и примечательного. Для одних это был долгожданный перерыв. Для других — невыносимая
Поэтому когда Эш пригласил меня прогуляться по долине, я предположил, что ему скучно, и он отчаянно нуждается в глотке свежего воздуха, вместо того, чтобы изучать карты и е-мейлы в своем офисе.
Мы отправились на прогулку, из соображений безопасности прихватив с собой оружие. Туман уже рассеялся, его сбило волной летнего дождя, хлынувшего с тяжелых туч. Редкие солнечные лучи пронзали облака, посылая золотые полоски света по насыщенно-зеленой долине, отчего небо казалось еще темнее. Несмотря на это, мое сердце трепетало при виде суровой красоты Шотландского нагорья, ставшего вдохновением для создания Олимпийских игр. (Примеч.: речь идет о «Горских играх» — национальных соревнованиях в Шотландии, в которых женщины участвуют наравне с мужчинами. Именно «Горские игры», увиденные на Парижской выставке 1889 года, подтолкнули Пьера де Кубертена к идее создания Олимпийских игр).
— Здесь всегда все ощущается по-другому, — сказал я, глядя на долину. — Не то чтобы войны не было, но эта война — такая крошечная часть мира. Столь незначительная часть жизни. И кажется, что в моей жизни наступит время, когда я просто буду счастлив.
Я не обращал внимания на то, что делает Эш, пока не замолчал и не взглянул на него — с улыбкой на лице, признающей, какую чушь несу, — а затем замер.
Я почувствовал, как улыбка стерлась с моих губ, как пульс застучал в районе горла.
Эш стоял на коленях, лицом ко мне, с маленькой черной коробочкой в руке.
«Нет», — с ужасным отчаянием подумал я.
— Нет, — сказал я столь же дико, столь же отчаянно.
— Эмбри, семь лет как я влюбился в тебя. И никогда не перестану тебя любить.
«Не заставляй меня проходить через это, — хотел я молить. — Не заставляй меня говорить «нет»».
— Нет, — сказал я.
— С тобой и благодаря тебе я стал лучше. Я хочу стать единственным, кто будет обнимать тебя и оставлять синяки на твоем теле. Я хочу быть единственным, кто услышит, как ты вздыхаешь во сне. Я хочу, чтобы просыпаясь, первое, что ты видел — мое лицо.
Слезы жгли глаза, ком застрял в горле, я не мог ни глотать, ни говорить, но все равно слабо прохрипел:
— Нет.
— Перестань говорить «нет» и выслушай меня, — сказал Эш с улыбкой. — Кого волнует наша карьера? Мы найдем новую работу. Если нам придется жить в Канаде, чтобы усыновить детей, значит переедем в Канаду. Я пойду на все, чтобы быть с тобой, откажусь от чего угодно.
Я ненавидел его в этот момент. Ненавидел за то, что он был таким красивым, прекрасным и благородным в этой допотопной долине. Ненавидел то, насколько он самоотвержен, как сильно любил меня и как мало заботился о своем будущем. Из-за этого было так сложно сказать ему «нет». Потому что каждая капля моей крови пела от мысли сказать «да».