Америкен бой
Шрифт:
Это было отличное место для всего: восемь выходов на разные концы площади, бестолочь коридоров, подслеповатый свет редких ламп, спрятанных не в стеклянные, а в жестяные абажуры с узкими прорезями, скупо отпускающими свет. Гвалт нищих, какие-то монашки, визгливо тянущие псалмы и трясущие маленькие картонные иконки перед лицами прохожих, не то призывая к покаянию, не то проклиная... Группки темных личностей, тяготеющих к темноватым местам, как-то непонятно себя вели поскольку ничего не делали, а просто мрачно стояли.
На более или менее светлом месте два боксера-тяжеловеса продавали сосиски с кетчупом и пиво. Около них клубилась небольшая очередь. Воняло туалетом.
«Тут будет не просто,— отметил Ник.— Но сдюжим...»
Он выбрал местечко у лотка с газетами, откуда большая часть перехода просматривалась довольно хорошо, прикинул, как бежать к машине, проделал этот путь не торопясь, но поглядывая на часы: полторы минуты...
«Много, очень много... Но бежать нельзя ни в коем случае, все всполошатся, начнется сутолока... Просто быстро, по-деловому идти. Сэкономлю секунд пятнадцать, но все равно много...»
Он попытался найти столь же удобное место поближе к стоянке, но поиски успехом не увенчались. Там, правда, висел рядок телефонов-автоматов, из которых один по недоразумению работал. К нему стояла очередь человек в семь — удобно, но видно внутренность «трубы» хуже. Ник отметил место, как возможное и запасное.
Выйдя под солнышко, он присмотрел хорошенький проходной двор, на тот случай, если по какой-то причине машиной воспользоваться не удастся или его будут ждать. А ведь могли и ждать. Если жирдяй из кафе решил его заложить, то ждать станут непременно и, скорее всего, именно тут. И как раз сегодня вечером, поэтому проходной дворик казался совершенно не лишним.
Особенно кстати в нем были сложены штабеля ящиков. Проходя, Ник тронул их рукой, те качнулись.
Если придется бежать, то этими ящиками всю погоню можно завалить. Пока они через них перелезут, Ника и след простынет. Очень ему дворик понравился. Милый такой, с чахлыми деревцами, с детской площадочкой, на которой в этот ранний час уже распивали граждане.
Ник еще раз окинул взглядом площадь и неспеша направился обратно в гостиницу: обедать.
* * *
Было около часа дня, когда Ник, стараясь не привлекать к себе ничьего внимания, прошел в подъезд Пашиного дома.
Немного поковырявшись, он все-таки открыл хлипенький замок его квартиры и прошел внутрь.
Квартира без Паши казалась значительно просторней, но зато в ней явственней ощущался запах какой-то неустроенности, отсутствия уюта, а привычный отечественный бедлам так и лез в глаза. Шкаф с отвислыми незакрывающимися дверцами, валяющиеся тут и там на полу заготовки для заклепок и кнопок. В углу собралась немаленькая стопа старых газет. Шторы, задернутые в этот солнечный день, обнаруживали на просвет какие-то потеки и пятна. Продавленый диван, накрытый грязноватой тряпкой, местами обтрепанной, местами засаленной — во всем этом было такое щемящее запустение... Квартирка напоминала заскорузлые башмаки потомственного бомжа: еще вместе с самим бомжем они как-то смотрятся, составляя единое стилистическое целое, но отдельно, снятые, выглядят уже не ботинками.
Заметнее стали какие-то кислые затхлые запахи, тишина вокруг поскрипывала, булькала трубами, шуршала. Узенький солнечный лучик прошивал комнату насквозь, и в нем лениво переваливались крупные яркие пылинки.
Ник постоял немного в прихожей, как бы решая, с чего начать и борясь с чувством безысходности. Непонятно почему, но очутившись в этой квартире, пустой и к нему совершенно безразличной, он ощутил острую тоску и множество нехороших предчувствий. Казалось ему, что квартира от Паши отдыхает и живет своей жизнью, словно больше Пашу внутрь себя не пустит, а его, Ника, чтобы тоже не мешал, спасать в случае чего тоже не будет, выдаст... Не крепость это. Потому что не его, Ника, дом. Да и вообще какой-то ничей не дом. Предательством веяло отовсюду. Предательством и недоброжелательностью.
— Распустилась без Пашки? — вслух спросил Ник у квартирки. Это, конечно, была слабость, но от звука собственного голоса нехорошие предчувствия немного отступили.— Смотри у меня, нажалуюсь, он тебе даст по почкам... Своих не узнаешь. Да и чужих тоже.
Квартирка притаилась, видимо напугавшись. Знала, что крут Паша. Разнесет, не пожалеет.
Заметив перемену в настроении квартирки, Ник удовлетворенно кивнул головой и прикинул, как действовать дальше.
Дел было немного, но упустить ничего было нельзя.
Ник начал с того, что разделся и, ступая босыми ногами по холодным кафельным плиткам, прошел в ванную, где старательно смыл хозяйственным мылом запах своего одеколона и дезодоранта. Затем немного разлохматил перед зеркалом прическу, захватил с полочки перед мутным зеркалом опасную бритву, поставил туда одеколон: возвращаться в отель с запахом мыла нельзя. А бритва должна была пригодиться: он ее приметил еще пару дней назад и положил на нее глаз, заметив, что Паша бреется не ею, а электрическим «Харьковым».
Ник вышел обратно в комнату, где распотрошил бумажный сверток с блеклыми надписями «УНИВЕРМАГ» и достал оттуда заблаговременно приобретенное русское белье и носки.
Сначала он поддался брезгливости и попытался надеть белье ни до чего не дотрагиваясь: повсюду мерещились ему тараканы или, хуже того, вши.
Вшей Ник ненавидел. Даже в Афганистане, где они были практически у всех, он безжалостно от них избавлялся, вместо дезодоранта брызгаясь раз в неделю «Дихлофосом». Тараканов тоже терпеть не мог. Пауков не выносил. К мухам испытывал брезгливость.
Как-то раз даже в энциклопедии вычитал, что страхи эти называются ксенофобией — ужасом перед инородным.
Но какое же это инородное? Ник, славно проснувшись, посмотрел на себя со стороны: чистенький американец не желает загрязнить себя, собираясь немного покопаться в здешней грязи, чуточку эту грязь почистить, но остаться в стороне от вшей, тараканов и мух, потому что они такие неприятные.
«Только без Достоевского,— одернул себя Ник.— Времени мало».
Ник спокойно сел на диван, натянул на себя белье, которое при ближайшем рассмотрении оказалось бельгийским, и стал надевать вчерашние шмотки.