Америкен бой

Рогоза Юрий

— По какому вопросу? — спросил лейтенант Мухин, вылезая из-за стола.

— Не знаю,— честно ответил сержант.

— Ну, пошли, узнаем,— миролюбиво согласился Же­лезяка и двинулся вслед за сержантом на третий этаж, где сидело начальство.

* * *

Железяке нравился полковник. То есть не как полков­ник или там, к примеру, как начальство. В этих ипостасях все одинаково плохи. Мухину нравился полковник как явление природы.

Был он здоров неимоверно и в собственном кабинете смотрелся неуместно. Все ему тут было мало: стол, который не мог прикрыть

ремня и не доставал до пояса, телефонный аппарат тонул в мощной руке полковника—  казалось, что трубку он берет двумя пальцами, чтобы не повредить; голова наполовину скрывала портрет Желез­ного Феликса, который по традиции висел за его спиной.

Особенно хорош полковник был во гневе. В эти мину­ты Железяка им искренно и самозабвенно любовался.

Но на этот раз полковник был спокоен и не столько устраивал Железяке выволочку, сколько по-отечески журил:

— Присаживайся, боец...

«Значит, еще одно дело навесит,— машинально от­метил Мухин, присаживаясь за стол и зачаровано глядя на полковника, который теперь возвышался над ним, как утес.— И, судя по доброму началу, дело — верный висяк...»

— Спасибо. Вызывали?

— Вызывал... Что это ты, страж порядка, вытворя­ешь?-—в голосе появились далекие раскаты грома.

— Так, товарищ полковник, порядок стерегу! — про­сто ответил Мухин.— По мере сил и, так сказать, способ­ностей, оберегаю честных тружеников от посягательств преступного элемента на их жизнь, здоровье и собствен­ность.

— Оберегаешь, значит?

— Глупо отпираться, работа моя такая,— Мухин раз­вел руками и сделал наивные глаза.

— А что там на взятии Бортняка случилось?

— Бортняка? — лейтенант искренно удивился.— А что это вы о нем-то вспомнили? Ума не приложу... Там как раз все чисто было, прошло гладко, лучше не приду­маешь. Все целы, веселы, бандита взяли. А больше ниче­го и не случилось.

— Ты, Мухин, шутить со мной хочешь? Тебе, может быть, не в органах служить, а на, эстраду идти надо? Ничего себе «лучше не придумаешь», если ты, лично ты разбил лицо совершенно невиновному человеку?

— Воля ваша, но невинных я там не помню. Был какой-то один, но Бортняк пистолет достать хотел, так что не до вежливости было. И вообще, что же это он, невинный такой, делал ночью в гостях у трижды судимо­го гражданина Бортняка?

— Не зубоскаль. Мало ли кто к кому в гости...

— Нет, позвольте...

— Молчать! Когда! Старший! По званию! Говорит!

Железяка с трудом подавил в себе желание немедлен­но вскочить и встать совершенно смирно и руки по швам. Голос у полковника ему тоже нравился до самозабвения. 

— Вполне уважаемый и порядочный человек. Лучший зубной врач в городе.

— А! Понятно! Бортняку на зоне зубы попортили. Прикус нарушили. А я, значит, арестом пациента данти­сту такой гонорар обломал! Извинюсь. А он что же, официальную жалобу на меня подал?

Вопрос о жалобе полковник пропустил мимо ушей, как будто его и не было вовсе.

«Значит, забоялся стоматолог на меня по-настоящему бочку катить,— понял лейтенант.— Наябедничал про­сто... Полковник, видать, тоже у него клыки свои врачу­ет... А у меня таких проблем нет, вот, значит, и осерчал я на эскулапа.»

 — Смотри, лейтенант, как бы до суда дело не дош­ло,— веско заметил полковник и даже пошевелил значи­тельно пальцем.

— Ну, на суде-то как-нибудь сдюжим. Дайте-ка при­помнить...— лейтенант сделал вид, что припоминает.— Ну да! Он же на меня замахнулся. И опергруппа видела. Кого хотите спросите, все подтвердят. Точно... Я помню, дверь с петель, штукатурка сыпется, а тут он на дороге с кулаками.

— Кстати о двери. Вы, конечно, позвонили, предста­вились...

— Конечно! Там участковый еще забавный такой, он кино насмотрелся, как заорет дурным голосом: «Именем закона!» Но те то ли не расслышали, то ли к закону без всякого уважения. Вот и пришлось дверь того... Ну не ночевать же на лестничной площадке?

— А врач говорит, что вы просто так, без звонка вломились.

— Ну, это он наговаривает.

— Наговаривает?

— Наговаривает! Ябеда.

Полковник грузно повернулся к окну, отчего по всей мебели в кабинете прошла мелкая дрожь, как будто начиналось небольшое землетрясение. Посмотрел в окно, пошевелил бровями. Потом, все так же глядя в окно, спросил:

— А собаку ты зачем застрелил?

— Так он и про собаку нажаловался? Интересно... В собаку я сам стрелял. И практически не целился, а попал. Это, на минуточку, не болонка была. И даже не пудель. Там такой пятнистый дог фигурировал...— лей­тенант замолчал, подыскивая сравнение.— Вот, с вас раз­мером. Половину комнаты закрыл. За ребят мне страшно стало, покусали бы их.

— Попрошу без сравнений,— заметил полковник.— За ребят, значит, испугался.

— Да уж не за себя. Меня-то собаки любят.

— Дикий тоже на тебя жалуется.

— А вы обращали внимание, как кого поймаем, он тут же жаловаться начинает. А все почему? Времени у них в тюрьме много свободного, вот и начинают выдумы­вать... Вас это на размышления не наводит?

— Наводит, лейтенант. Только размышления эти не в твою пользу. Потому что в управлении у нас штат большой, а жалоб больше всего именно на тебя.

— Это потому что я задерживаю больше всех.

— Не только. Ты Дикого голым через поселок вел?

— Ну, штаты я с него не снимал. Он сам до этого по крыше тоже не в смокинге прыгал, мошонкой своей опергруппу смущал. А уж когда задержали, пришлось к «воронку» как был проследовать.

Полковник хотел было еще что-то сказать, но лей­тенант быстро продолжил:

— Доложу вам, это зрелище было! Но не мог же я ему свои штаны отдать? Представьте, Дикий, к приме­ру, в штанах, а я — нет. Выходим из леса... Комично получилось бы, органы позорило. Неудобно—офицер милиции все-таки.

— Гражданок крапивой бил?

— Этих потаскушек? Был грех. Только разве это битье? Мне бы волю, я бы их выпорол так, что мало бы не показалось. А это я так просто, помог задержанным проституткам проследовать до транспортного средства. В чисто воспитательных целях.