Америкен бой

Рогоза Юрий

— Собственного сына? — не поверил Мухин.

— Ну. А это знаешь, как прививка. Конечно, если больше трех дней, неделю там, месяц, привыкает человек, жить начинает. А вот три дня — в самый раз. Да суток хватит. Вот приведут, разденут, обыщут... Вежливо, без битья. Стенки, решетки. Часов нельзя, спичек нельзя, бумаги нельзя, карандаша нельзя... Ну, шнурки-там, ре­мень, само собой... Впечатляет. Я бы многих малолеток вот так сажал. Пока ничего тяжкого не совершили... Так согласился на баланду?

— Давай, давай...

Хоть съем чего. А то сейчас как выйду от тебя на свободу с чистой совестью, и такая мне круговерть предстоит, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Майор позвонил по, местному телефону, распорядил­ся, чтобы ему баланду на проверку прислали, при том Мухину заговорщицки подмигнув:

— Это у меня шифр такой. Сейчас принесут — закача­ешься... Так что, говорят Близнецов стирают?

— Ну. Зелень уже кончили. Лепчика. Блатных с деся­ток...

— С десяток!..— с уважением протянул майор.— А кто ж у него там остался? Ты-то последнее время его тоже щипал. Человек шесть-то от тебя сидят тут. А иные уж далече.

— Не сказать, чтобы они вдвоем остались. При то­тальной мобилизации под ружье они еще с полсотни поставить могут. Но это уж будет совсем шпана. А так, из основных, еще с дюжину будет...

— Так чего ты расстраиваешься? — удивился майор. Тут принесли металлические судки. Предложен был

мутноватый кисель, на первое — что-то напоминающее солянку и, что удивило Мухина, вполне наваристую, а поверху плавал кружок лимона. На горячее картофельное пюре с масляной слезой и парой биточков, сбрызну­тых кетчупом. Хлеб был горячим, а пайка масла — хо­лодной.

— Ты ешь, ешь,— по-отечески засуетился майор.

Мухин попробовал и признал, что еда вкусная. И дей­ствительно не в пример лучше столовской, от вида кото­рой его сразу воротило.

Он с удовольствием принялся наворачивать обед, а майор тем временем закурил и, отклонясь на спинку казенного стула, принялся разглагольствовать:

— Не понимаю я тебя, Славик. Ну, обидно, конечно. Ты этих Близнецов года полтора пас?

— Около того...

— Да. Обидно. Ты, небось, думал, что вот, еще меся­ца три и всю шарагу метлой, с корнями... И территорию эту чистой держать, под собой. Пропалывать там, припу­гивать... Чтоб, значит, ни Челюсть, ни Никольские на эту территорию не сунулись. Я так говорю?

— Ну,— неуверенно ответил Мухин.— В общих чер­тах, так. Никольским тоже недолго осталось.

— Понятно. Славик, у тебя дача есть?

— Вот только дачи мне не хватает!

— Понятно. А у меня есть. И поэтому я знаю, что такое огород. Дурачок ты, Славик. Ни черта у тебя не выйдет. Я же, когда сорняк рву, санкции прокурора не требую. А тебе без нее полная труба. Прокурорские же, работа у них такая, правовое государство строят, каждый твой сорнячок изучать будут, рассматривать. Сорняк ли? Вроде листики какие-то не такие... Может, редиска? И по­ка то, да се, сорнячок твой побеги даст, раскинется...

— А ты что предлагаешь, мне тоже в ковбои уйти? Мочить всех, кто не там дорогу перешел?

— Ты маленький еще, не знаешь, но так тоже нельзя. Я о другом. Ты там снаружи вовсе не за тем, чтобы вовсе преступности не было. Тем более, что от тебя это и не зависит. Ты там только для того, чтобы они не зарыва­лись, не наглели. И вот когда кто-то твоих подопечных так славно и споро по стенкам размазывает... Ведь за два дня?

— За два.

— Вот. То чего ты переживаешь, дергаешься?

— Так ведь не Зорро же, не Робин Гуд! — возмутился Мухин.— Это же они в городе перераздел готовят! Но­вые-то поголодней прежних встанут, вообще житья ни­кому не дадут. А под новеньких копать, да когда они всех так запугают, еще год уйдет...

— А на тебя, Славик, не думают?

 — Думают, наверное,— с сомнением пожал плечами Мухин.

— А и пусть думают. Ты только береги себя и не переживай. Знаешь, на работе шибко переживать вредно. А чего ты к нам-то пожаловал? Поесть?

— Спасибо,— Мухин как раз разделался с биточками, но кисель пить не стал.— Вкусно живете!

— Ну, зэки-то попроще кушают...

— Я надеюсь... Мне с Чеченом поговорить надо. Очень мне интересно, кто же это Близнецов вот так среди бела дня раздевает. Не может быть, чтобы без причин. А Чечена тому с неделю повязали, должен быть в курсе. Он же центровым у Близнецов был.

— Сходи,— милостиво согласился майор.— Только он не скажет ничего. Поверь моему опыту, Чечен — кон­ченый. Он как в лагерь попадет, побежит. Убьют его, я думаю. Но он в это не верит. Он себя уже в авторитеты записал, а для авторитета глуп он. И смазлив слишком. Но ты сходи, сходи, не слушай меня. Авось получится. Только пистолетик все-таки у меня оставь...

— На,— развеселился Мухин, доставая пистолет.— Но я его стрелять и не собирался.

— Да это просто порядок такой,— окинул Мухина цепким взглядом майор.— Второй-то тоже доставай... 

Мухин, удивляясь, как майор смог углядеть на нем вторую кобуру, все так же улыбаясь, вынул и отдал ему и второй пистолет.

— Знаешь, как бывает?— провожая его, без интона­ций говорил майор.— Оружие глупит. Ты его вынешь по запарке, припугнуть, а он возьмет, да и отнимет. Чечен мужик крепкий. В заложники тебя же, требования какие-нибудь дурацкие... Зачем? Вот, вертухаи же тоже без оружия ходят. На тот же случай... Уставы хоть в чтении и скучны, но, знаешь, тоже на опыте все.

Они прошли по мрачному коридору и остановились у двери. Майор подозвал надзирателя:

— Отпирай. Да далеко не уходи,— Мухин обидчиво вздернулся.— Но и не подслушивай! — Назидательно за­кончил майор и, кивнул Мухину, пошел обратно.

В камере на единственной табуретке сидел худощавый красавец с восточными чертами лица. Увидев вошедшего лейтенанта, он гордо отвернулся,

Мухин спокойно прошел вглубь камеры и присел на стол.

— Как-то неуютно у тебя,— заметил он, оглядев­шись.—А, Чечен?

Чечен гордо молчал, заносчиво выпятив вперед под­бородок и на лейтенанта демонстративно не глядя.