Амнезиаскоп
Шрифт:
– Можешь прилечь там, – сказал я, указывая на спальню.
Не глядя на меня, она ушла в спальню.
– Можешь прикрыть дверь, если хочешь, – крикнул я ей вслед; она не стала закрываться, и некоторое время спустя, услышав, что она спит, я затворил дверь сам.
Я собрал ее мокрую одежду с пола в ванной и отнес в ближайшую химчистку, и когда я вернулся, дверь спальни все еще была закрыта. Через несколько часов, когда стало темнеть, Принцесса вышла ровно настолько, сколько понадобилось, чтобы вновь сходить в уборную, и еще в кухню – выпить стакан воды, и вновь исчезла в спальне; около полуночи я вытащил из чулана пару одеял и устроился спать на полу в гостиной.
Я
– Ты в порядке? – привстав, спросил я.
Она испуганно смотрела в окно на облака, как будто ужасаясь ливню, который вот-вот должен был хлынуть. Наконец она отметила мое присутствие быстрым взглядом, поплотнее завернулась в халат и вновь уставилась в небо.
– Я так хочу, чтоб это прекратилось, – сказала она, хотя на самом деле не мне, и взглянула на потолок над входом, который по-прежнему протекал; мокрый ковер был прикрыт тряпками, и я подставил там пару ведер.
– Ты чего-нибудь хочешь? – спросил я, встав с пола и одевшись, и собрав простыни.
– Я поела мюсли, – сказала она спустя миг.
– Как тебя зовут?
– Зачем тебе? – выпалила она.
Она хотела сказать это враждебным тоном. Но она не могла изобразить никакого тона, кроме испуганного и запутавшегося, как будто не только все еще переваривала события вчерашнего дня, но будто они так основательно выбили ее из колеи, что она не была уверена, как ответить на этот вопрос, даже если бы захотела. Какое имя я хотел услышать? Рабочее имя? Имя, которое она взяла бы, если бы стала кинозвездой? Ее настоящее имя, если она его помнит? Я принял душ, оделся, и помыл посуду, вылил ведра и поменял тряпки на полу у входа, в то время как она продолжала сидеть в кресле и смотреть в окно. «Я иду в химчистку забирать твои вещи», – сказал я ей, не получил ответа и направился на улицу, чтобы вернуться, прежде чем снова польет дождь. Я забрал ее юбку, свитер, чулки и белье. Теперь мне активно не терпелось выставить Принцессу из своей квартиры. Когда я вернулся через двадцать минут, ее не было в черном кресле и не было в ванной; я был немного озабочен, найдя ее снова в постели, где она лежала на боку, уставившись в стену. По ее виду было очень похоже, что у нее нет никаких планов куда-то идти в ближайшее время. Я встал у постели, глядя на нее и с ее одеждой в руках.
– Мне не нравится, что здесь капает, – сказала она. Я прочистил горло.
– Вот твои вещи, они теперь чистые. Я могу отвезти тебя туда, куда тебе нужно.
– Мне никуда не нужно, – ответила она, глядя в стену. Я нехотя повесил ее вещи в шкаф.
– Вот телефон, – указал я на совершенно очевидный телефон, стоявший на низенькой стеклянной полочке рядом с кроватью, – если тебе нужно позвонить кому-то, кто тебя заберет.
– Мне некому звонить, – сказала она.
Она посмотрела на меня – в первый раз, на самом деле. Отбросила волосы с лица и медленно, спокойно отвернула одеяло. Она была голой и выглядела невозможно молодо.
– Можешь, если хочешь, – сказала она.
– Все в порядке, – покачал я головой.
– Ты что, педик?
– Нет.
– Я тебе не нравлюсь?
– Нравишься.
– Ты не считаешь, что я красивая?
– Да, я считаю, ты красивая.
– Тогда почему нет?
– Все в порядке, я же сказал.
– Но тогда почему бы и нет? – сказала она. – Я не больна, если ты этого боишься. У меня ничего нет.
– Не поэтому. – Я начал злиться.
– Тогда почему?
Я начал злиться, и я даже не был уверен, почему.
– Потому, – выпалил я, – что это нормально, чтобы мужчина с тобой время от времени обращался по-человечески, и тебе не приходилось его за это трахать.
Она казалась совершенно сбитой с толку этими словами.
– Хочешь еще поспать? – вздохнул я.
– Я хочу просто полежать здесь, – ответила она, снова натягивая одеяло.
Весь оставшийся день она не выходила из спальни. Позже вечером, сидя за столом и заглатывая тосты с яичницей, наконец-то стала выказывать признаки жизни и понемногу разговорилась – хотя это были обычные разговоры, которые меня не интересовали: брат в тюрьме, сестра-наркоманка… Вот уж о чем мне не хотелось слушать, так это о ее юной депрессивной жизни. Разглядывая ее, я не мог понять, ей шестнадцать, двадцать два или что-то посередке.
– Ты что, не работаешь? – спросила она между кусками тоста, будто пытаясь понять, какого черта я все время торчу дома. – Я выпью кока-колы.
Я достал ей банку кока-колы из холодильника.
– Я работаю на газету.
– А что делаешь?
– Я писатель.
– А о чем ты пишешь?
– В основном о кино.
– Ты пишешь о кино? – сказала она.
– Да.
– Я когда-нибудь буду сниматься в кино.
– Да что ты говоришь.
– А что ты пишешь о кино?
– Пишу, нравятся ли мне фильмы.
Ее вилка застыла в воздухе, и она взглянула на меня сквозь упавшую на глаза белокурую челку.
– Ты пишешь, нравятся ли тебе фильмы? То есть ты идешь в кино и потом пишешь, понравилось ли тебе?
– Да.
Она раскрыла было рот, но остановилась в уверенности, что чего-то не расслышала. Я взял быка за рога:
– Завтра поедем туда, куда тебе нужно.
– Мне никуда не нужно, – сказала она.
– Наверно, кто-то о тебе волнуется.
– Обо мне никто не волнуется.
– Где твой дом?
– У меня нет дома.
– Где ты живешь?
– Я живу там, где я есть. – Она отбросила волосы с лица. – С тем, с кем я в этот момент.
– Мы можем с тобой поехать в какой-нибудь социальный центр. Где тебе помогут с твоими проблемами.
– У меня нет проблем.
– Там может быть кто-то, кто сможет устроить так, чтобы тебе не пришлось больше этим заниматься.
– Чем заниматься? – Она сузила глаза. – Что ты имеешь в виду – чтобы мне не пришлось больше этим заниматься? А чем я таким занимаюсь? Знаешь, – ей удалось добиться самого вкрадчивого тона, – я готова спорить, что ты проезжал и раньше мимо угла, где я стою, правда ведь? Готова спорить, что ты много раз проезжал мимо и глазел на меня. И вообще, не тебе ли это я отсасывала в машине пару месяцев назад?