Аморальное

Оливер Марк

– Ты... – провыл он, но не мог связать слова друг с другом. Его шатало, он никак не мог поймать равновесие, и только отчаянно пятился вдоль стеллажа, одной рукой держась за голову, второй хватаясь за стену и не понимая, чего он хочет, напасть на Имтизаль или устоять на ногах. – Уни... что... жжжжжу.

Наконец он сумел предпринять попытку к более уверенному отпору: Артур разбил одну из бутылок о стеллаж и, выставив её вперёд, ринулся на Ими. Адреналин, наконец, компенсировал помутнение сознания, порождённое болью. Но Имтизаль снова увернулась и так ударила кастетом в запястье, что Артур моментально выронил своё оружие. Потом она ещё раз ударила его по лицу, потом в плечо и ключицу, чтобы вернуть свою жертву на путь бегства. Каждый удар сопровождался басистыми криками и бульканьем крови, но вскоре Артуру удалось отскочить, и отступление возобновилось.

Ими неторопливо шла за ним, сжимая в одной руке верхнюю половину разбитой бутылки, а вторую – протягивая в сторону, чтобы положить рюкзак на стул. Ими ждала, когда Артур снова справится с собой или когда ему под руку снова попадёт какое-нибудь оружие, но он опять только метался из стороны в сторону, не различая пол и потолок, круша всё вокруг – он уже опрокинул стеллаж с бутылками – и глухо воя.

– Ими, стоп! – заорал он, пытаясь собрать мысли в кучу. Он нащупал на столике лампу и резко рванул её на себя, – стой, на месте,

тварь!

Но тварь непослушно и неустанно приближалась, и Артур замахал лампой перед собой, но он был слишком вне себя, а Ими была слишком хорошим бойцом, чтобы не суметь увернуться от таких непрофессиональных ударов. Лампа полетела в неё... и пролетела мимо.

– Прекрати! – с отчаянием заорал он. Следующей в воздухе оказалась металлическая коробка для салфеток, на которую Артур возлагал особые надежды, но и она не справилась с задачей. Ими больше не била его, только преследовала со своей битой бутылкой, а он шатался, пятился и пытался отбиться. Пару раз он даже с воплем решительности подавался вперёд, брызжа слюной и кровью вперемешку, и со всей силы бил новым предметом воздух в том месте, где могла бы оказаться голова Имтизаль, но ей всё время удавалось увернуться и нисколько не отступить назад. Когда он совсем уже расхрабрился от отчаяния, ей пришлось ударить кастетом по колену, и тогда Артур решил остановиться на тактике обороны-отступления и больше не нападал. Он больше не угрожал ей, потому что наиболее сильной трезвой мыслью, единственной, способной пробиться сквозь болото боли, тошноты и сбоев в восприятии и мышлении, было осознание того, что Имтизаль его убьёт. Поэтому он пытался бороться с потерей координации и здравого мышления, с болью, тошнотой и новоявленной хромотой уже и из тех сил, которых у него не было. Он хотел добраться до кнопки экстренного вызова полиции – таких в доме было три, – но и Имтизаль знала об их местонахождении и вставала у Артура на пути, окончательно доведя его до отчаяния.

– Ими, всё, – новый мокрый скрежет. – Давай, – прерывающийся вдох, – поговорим.

Но она не останавливалась, и ему снова пришлось повысить голос.

– Чего ты хочешь от меня?!

– Очень поздно, – еле слышно прошептала она, и глаза снова стали намокать. Его кровь и паника разожгли в Имтизаль такой азарт, что не оставили никаких шансов тоске и боли потери. Потом прибавилась эйфория от всесилия: впервые Ими смогла ослушаться Артура, она торжествовала, когда он выкрикивал ей приказы, а в ней ничто даже не пошевелилось и она могла свободно продолжать делать то же, что и делала. Она стала счастлива по-новому, по-другому – теперь ей не приходилось быть зависимой от него ради того, чтобы тонуть в блаженстве. Она дала ему встать на ноги, дала сбежать от себя, всё ради того, чтобы тянуть момент, чтобы вытягивать из своей жертвы остатки страха, остатки беззащитности и беспомощности перед ней, всесильной и могущественной. В конце концов, вскоре он бы истёк кровью и совсем обессилел. Но теперь он впервые за всё время насилия сумел дотронуться до её души, или, скорее, подобия души. Ими вспомнила свою боль и роковую ошибку. Вспомнила, почему не сможет жить в Сан Франциско. Почему никогда не сможет уехать из родного города. И почему так страдает сейчас.

– Не поздно, стой! Я никому не скажу. Мы поговорим, и...

– Поздно! – закричала она.

– Я думал, ты полюбила, меня, – ему было очень тяжело говорить, но адреналин фантастически усилил работу мозга, – когда любят, так не делают, Ими. Не ломай себе жизнь! Тебя ведь найдут!

– Полюбила.

– Нельзя заставить человека любить!

– Я и не хочу.

– А чего ты хочешь?!

– Мумию.

– Что, прости?

– Лучше всего... всегда... умела ждать... – её лицо исказилось мукой, рот поплыл, уродуя и без того грубоватые черты, и впервые Артур испугался по-настоящему: он увидел в её глазах причину этой странности, этой молчаливости, этой покорности и аутичности, причину всего того, что он раньше воспринимал как очаровательную особенность; он увидел в её глазах безумие. – А теперь... не смогла.

– Меня, знаешь ли, – дрожащим неровным голосом мокро прохрипел он, и надежда гасла в его глазах, постепенно приближающихся по безумию к глазам Имтизаль; казалось, что они даже стали серыми, как у неё, – по голове, били, извини, я плохо соображаю. Ими, стой!

Он снова рванул от неё в сторону, но на этот раз она не поддавалась в их неравной борьбе, проворно нырнула вниз, когда узкая ваза в руке Артура описала полукруг на уровне лица Ими, и вонзила стекло в живот в области кишечника. Ваза с грохотом упала на пол, а Артур – на колени и бессильно хрипел, пока Имтизаль яростно втыкала своё оружие в плоть снова и снова, продырявив шестнадцать раз весь торс. Потом Ими упала на колени перед Артуром, трепетно взяв его лицо в ладони и жадно врываясь в его глаза пронзительным взглядом, но в них уже не осталось ничего, кроме мутной плёнки бреда и агонии. Ловя последние секунды застывающей жизни, Ими сдавила пальцами его горло и стала яростно избивать кастетом лицо. Хрустнул носовой хрящ, потом кость... снова кость, зубы, челюсть, медленно челюсть удар за ударом смещалась, пока не выбилась полностью и не повисла, заплыл глаз, и тогда Ими испуганно остановилась, выпустил умирающее тело. Она не должна была травмировать глаза. Артур упал, и Ими вскочила, бросившись на кухню, где она выхватила из ящика хлебный нож и бегом вернулась к телу, застав его ещё живым. Всё внутри встрепенулось от счастья. С неповреждённого, но уже закрывшегося глаза, Ими аккуратно срезала веко, чтобы видеть радужку и зрачок, потом стала дробить кастетом кости, пока боль в руке не стала отнимать силы. Ими взяла нож в правую руку и вставила его в глотку, чтобы распороть тело пополам, когда обнаружила, что Артур мёртв. Уже давно, вероятно, мёртв. Возможно, он сдался ещё во время срезания века. Это её озадачило и ввело в ступор, она впервые почувствовала себя настолько одинокой и беспомощной. Ими сложила ноги по-турецки, уложила тело себе на ноги, нежно и заботливо обнимая его за плечи и голову, и, тихо напевая Another Brick in the Wall, принялась покачиваться из стороны в сторону, как много лет назад точно также держала на руках почти обескровленное тело брата. Ей стало так пусто на душе, что почти не ощущалась даже боль. Ими не ожидала, что расстаться с Артуром будет настолько тяжело: после смерти Омара не пришло ничего, кроме бесчувствия. Расстаться с Джексоном тоже было несложно. Расстаться с Артуром оказалось невозможно тяжело, и Ими знала, почему. Теперь она знала, как избавиться от тоски – пробной и весьма удачной версией стал Джексон. Но Ими не могла отпустить Артура сейчас и ждать возможности затащить его домой позже, она не могла так сильно изводиться всё это время разлуки. И ведь никогда не было бы гарантии встретить

его снова. Ей проще было расстаться с его телом и изнывать от тоски, чем изнывать от неведения и не иметь возможности видеть своё божество. Но облегчения в полной мере не принесло бы даже сохранение тела: ведь Ими так и не удалось всё узнать. Пожалуй, она спровоцировала Артура, но даже сейчас, на пороге смерти, он не терял разума. Возможно, под наигранной дружелюбностью всегда скрывалась холодность, а не жестокость. И пустота. Даже умирая он почти не терял самообладание, и разум в нём оказался намного сильнее всего того внутреннего, что она всегда пыталась понять. И так и не поняла. И она сидела с трупом на своих коленях, совсем забыв, что старалась не запачкаться кровью, совсем забыв, что необходимо скрыться ещё ночью, пока на улицах мало людей и пока в кампусе все спят. В ней боролась трясина пустоты с расчётливой логикой, боролась почти час, прежде чем Ими нашла в себе силы вернуться в свою удручающую реальность. Ими встала и пошла к рюкзаку, чтобы закончить дело. Она сменила перчатки, взяла фотоаппарат, вернулась к трупу и сфотографировала его с восьми ракурсов. Теперь всё было кончено, и пора было собираться домой. Ими убрала фотоаппарат в сумку и напоследок снова присела к трупу, бережно обняв его. Она любовно провела унылым взглядом изуродованному любимому телу, нежно поглаживая большим пальцем плечо, и, когда дошла до лица, уставилась в бесформенно круглый глаз, окружённый подсыхающей кровью. И тогда её осенило. Ими убежала на кухню, где взяла бутылку водки, потом нашла рис, высыпала его в раковину, тщательно промыла и продезинфицировала банку и на три четверти наполнила её спиртом. Потом нашла узкий нож, взяла пару больших ложек, вернулась к трупу и вырезала глаз. Это заняло почти десять минут, потому что Ими никогда прежде не приходилось вырезать глазное яблоко, и она очень боялась повредить его. Но всё удалось. Глаз погрузился в спирт и должен был лежать там до тех пор, пока Ими нашла бы необходимую информацию о том, как правильно его обработать. Потом Ими попалась на глаза кисть левой руки. Совершенно не побитая кисть. Так заполнилась ещё одна банка. Тогда Имтизаль несколько оправилась от опустошённости, сходила в гараж и нашла электрический лобзик, которым разделила тело на множество маленьких кусков, сделала ещё пару снимков и раскидала останки Артура по всему дому. Она даже череп распилила на три части – так она надеялась скрыть от полиции отсутствие каких-то частей. Потом она устроила настоящий погром в доме, после чего приготовила себе кофе, передохнула, убрала банки в сумку и осторожно вышла из дома. Она дошла до кампуса пешком, то и дело параноически дёргаясь и прячась за углы. Ей было не по себе, и впервые за долгое время пугала перспектива быть пойманной. И чем больше она осознавала своё беспокойство, тем страшнее ей становилось, потому что Ими знала, что интуиция никогда не подводит её и, стало быть, не зря сейчас нагоняет такую панику. Имтизаль впервые совершала настолько жестокое и открытое одновременно преступление. Её не покидали подозрения, что Артур мог рассказывать о ней кому-то, что всё раскроется, что её авторитет погрузится во мглу, даже если на неё не падут прямые подозрения. Она даже хотела позвонить Луису и Эндрю – клиентам, которые нашлись через Артура, – организовать встречу и убить их тоже, но остановила себя. Но теперь она точно знала, что вернётся домой. Она даже подумала вернуться домой сегодня же, но побоялась, что это сможет вызвать подозрения, если о ней кто-то знает или кто-то рискнёт сдать. Тогда ей ещё больше захотелось убить Луиса и Эндрю. Словом, ей было, чем отвлечь свой мозг, чтобы не чувствовать усталости и длины пути в кампус.

Казалось, в кампусе никто не заметил её отсутствия. Молли как всегда не ночевала в комнате, по пути не встретилось ни сторожей, ни студентов. Кампус спал.

Ими замочила всю свою одежду и, сидя на полу, дождалась шести утра, чтобы пойти в душ и тщательно промыть всё тело и волосы от крови. Потом она постирала одежду, потом помыла полы в комнате и тщательно прибралась, чтобы приглушить свой дискомфорт от воспоминаний того беспорядка, который остался в доме Артура. После этого она два раза прошла весь свой вчерашний путь по кампусу и спальному корпусу, чтобы убедиться в отсутствии следов крови. Но всё это было уже лишним. Теперь оставалось только ждать.

Свободного времени у неё ничуть не прибавилось, потому что срочно нужно было что-то делать с трофеями. Она рискнула сохранить глаз с помощью формалина, как поступила и с рукой, и с останками Джексона. Проблема была лишь в том, что теперь уже не было удобного безлюдного сарая, и приходилось всё делать в комнате. Формалин вонял невыносимо, и, чтобы перебить его запах, Ими постоянно разливала кружками кофе по комнате, морщась от неопрятности, жгла ароматические свечи и набивала сумку с трофеями хвоей. Но всё это не помогало, и тогда пришлось прийти к крайним мерам: приносить в комнату тухлую рыбу, готовить с самыми едкими специями, покупать самые пахучие французские сыры и всеми силами портить репутацию арабской кухни. Соседи жаловались каждый день. Удивительно, но никто из них не узнал в едкой вони формалин, хотя на этаже было как минимум 14 будущих криминалистов, только однажды одна из студенток сказала Имтизаль: «Твой ацетон воняет хуже формалина, делай маникюр на улице, пожалуйста!»

Непроявленную плёнку Ими положила в маленькую коробочку и замотала в ткань. Глаз она так и оставила в формалине, но переместила в более компактную банку. Всё это и банка с рукой в растворе, замотанная вместе с очистителями воздуха, пучками хвои и листьями мяты в несколько плотных тканей, пропитанных эфирными маслами, и брезент, хранилась под максимально пахучей едой в термосумке. Сумка – в чемодане, сверху него тоже лежала кипа вещей.

Когда возмущаться стала даже Моли, Ими запаниковала, что однажды в приступе гнева в её термосумке могут покопаться, чтобы выкинуть все источники вони, и найти главный. Тогда она и решилась найти себе новый тайник.

Имтизаль больше не работала в комнате, она всегда выезжала в лес, брала с собой всю сумку, и только на природе, на самых ветреных местах и как можно дальше от возможных посетителей, она доставала останки Артура. Через пару таких вылазок она решилась не возить улики домой и закопать их где-нибудь там, в горах. Кампус вздохнул свободно.

Чуть позже Ими купила гипсобинты и гипсовый порошок. Уже через неделю после инцидента она обложила изнутри коробку от кофе размоченным гипсобинтом, поместила в неё вместе с глазом плёнку и залила гипсовым раствором. С рукой пришлось посложнее: её Ими замуровала только через месяц из-за своего перфекционизма. Когда же время пришло, Ими плотно замотала руку гипсобинтами, потом, когда слепок высох, кисточкой покрыла его ещё одним слоем гипса, выровняв поверхность, и снова дала высохнуть. Потом она закрепила её на гипсовый «постамент» из остатков улик, всё это снова обработала новым слоем гипса, отшлифовала и раскрасила. Через пару недель, когда запах почти выветрился, она забрала улики обратно в кампус, забота о них её оживляла, Ими каждый день любовно стирала пыль с руки, постоянно перекрашивала её и меняла рисунки на постаменте. Она даже перестала переживать о том, не сгниёт ли рука внутри, под гипсом. Теперь уже никто бы ничего не заподозрил, теперь она впервые за последний год могла полностью посвятить себя учёбе.