Амулет смерти
Шрифт:
– Я как раз об этом и думаю, товарищ капитан.
– Вот как раз об этом думать и не надо.
От таких мыслей моральный дух портится.
Я понимаю, если б ты в Союзе служил. И не в спецназе ВДВ, а в мотострелках. В танкисты тебя б из-за роста не взяли. У нас таких больших танков еще не делают. Так что лучше думай, как дома девчонкам будешь свою службу в элитарных частях расписывать. Будешь девчонкам лапшу вешать, Агеев?
– Так точно, товарищ капитан! Я ж подписку давал ничего не рассказывать.
Только
Они разговаривали под мерный гул дождя и непонятный трамтарарам, доносящийся из Губигу. Стояли в темноте, как два водопада.
– Спасибо, Сань. Я с тобой долго лясы точить не буду. Слышь, как местное население в дождь раздухарилось? Сходим с прапорщиком – посмотрим. А секретной подпиской ты мне мозги не законопачивай. Одно хорошо: бабы в географии не сильны. Мой тебе совет, Сань: когда милая совсем вопросами про интернациональный долг замордует, рассказывай. Только названия меняй. Называй другой город, другую страну, другую деревню. Мы сейчас в Дагомее, а ты говори, что был в Конго.
Люди черные, солнце горячее, не запутаешься. Для потенциального противника – дезинформация.
Проверив остальные три поста, капитан вернулся к палаткам и позвал:
– Серега!
Перед ним немедленно вырос еще один водопад: прапорщик Иванов. Он словно поджидал, когда друг позовет проветриться.
Иссохшая, потрескавшаяся земля превратилась в хлюпающее болото. Весь короткий путь до деревни капитан с прапорщиком чертыхались, выдергивая ноги из хваткой жижи. Тарарам становился все ближе. Странный свет бесновался в деревне и тянулся навстречу дождю.
Иванов шел первым.
– Пожар у них там, что ли?
– В такую погоду если очень захочешь, не загорится.
Они обогнули несколько лачуг и буквально ввалились на центральную площадь. Здесь Кондратьев впервые увидел вождя Нбаби и его дочь Зуби.
Сейчас он увидел другое. Повсюду пылали странные негаснущие факелы. Надсаживались под своим навесом там-тамы.
Население Губигу сошло с ума.
Застыв на неосвещенном краю площади, мокрые вояки глядели на мокрых негров.
– В одном они правы, – протянул прапорщик. – В такую погоду бессмысленно одеваться.
Не отрываясь от зрелища, капитан промямлил:
– Представь, как бы мы сюда приперлись. В чем мать родила. Но с оружием, в ремнях, с подсумками…
– И со штык-ножами аккурат на своем месте, – дополнил прапорщик.
Черные люди, и стар и млад, плясали.
Может, правильнее сказать, что черные молились. Может, это коллективная молитва такая. С воплями, прыжками и чувственными объятиями.
Вся центральная площадь превратилась в бушующую лужу. Посреди незыблемым утесом торчало племенное дерево, похожее на дуб, но не дуб. Сотни людей в тесноте скакали по луже, вздымая фонтаны грязи.
Подражая взрослым, визжали из лужи маленькие дети.
У капитана с прапорщиком, несмотря на теплый тропический ливень, по спинам пробежал мороз. Они разглядели, что происходит непосредственно под деревом.
Из земли торчало зарытое наполовину копье. Престарелый трясущийся негр, с трудом передвигая ноги, пытался упасть на иззубренный страшный наконечник.
Он делал это неловко, как бы на ощупь.
На глазах пораженных десантников негр предпринял одну за другой две неудачные попытки. Туземцы, казалось, не обращали на старца никакого внимания.
– Надо прекратить эту чепуху, – растерянно молвил прапорщик. – Он же сейчас себе кишки выпустит.
– По-моему, он слепой, – сказал капитан. – Смотри, какой изможденный.
Будто его кормить перестали. Если эти перемещения вокруг копья не являются частью ритуального танца, остается одно. Слепой старец предпочитает кончить жизнь самоубийством, нежели подохнуть с голоду.
Падая в грязь и с трудом поднимаясь, старец тем временем заходил на третий круг.
– Василий, надо остановить его! – отчаянно прошептал прапорщик.
Капитан стиснул зубы и процедил:
– Ну, остановим. Ну, спасем. Они ж его не кормят. Он им не нужен – ни своим детям, ни внукам, ни правнукам. Он для них – лишний рот. Если мы помешаем, умрет с голоду. Или дотянет до следующих плясок и добьется своего. Видно, здесь собаки лучше живут, чем он.
В этот миг вся площадь издала торжествующий клич. Старец пал на копье. Оказывается, всем было до этого дело. Все только этого и ждали. Деревня избавлялась от лишнего рта.
Поскользнувшись, лишний рот так удачно рухнул на копье, что наконечник выскочил из спины. Рядом с позвоночником.
Крови не было – ее тут же смывал ливень.
Кондратьев зажмурился.
Старца с удовольствием бы зарезали собственные потомки, но колонизаторы запретили убийства. Даже лишние рты запретили уничтожать эти глупые французы.
Идиоты. Пришли в бронзовый век со своими свободой, равенством, братством.
Если бы слепому старцу кто-нибудь помог найти острие копья, это уже было бы не самоубийство. Дошло бы до властей, понаехали бы следователи. В итоге кто-то из кормильцев племени отправился бы в тюрьму.
Капитан открыл глаза, покосился на Иванова. Тот не мигая смотрел на старца.
По лицу текла вода, поэтому капитан не был уверен, что прапорщик плачет.
Среди неистового веселья старец висел на копье и еще, кажется, агонизировал. То рука, то нога его вздрагивали.
Кондратьев прикоснулся к плечу спутника:
– Дикари, Сереж, они и в Африке дикари.
– Перестрелять бы их сейчас под штакетник! – с яростью выговорил ротный старшина. – Всех этих сук черных.
– Ну-ну. Гаси прекрасные порывы.