Амур-батюшка (Книга 1)
Шрифт:
Бердышов продавил решетник окошка и с силой запустил обутку внутрь фанзы. На миг наступила тишина. Иван скинул свою козью куртку, накрылся ею с головой и полез в окошко. Родион держал дверь. В фанзе поднялся ужасный вой.
Бердышов поймал заезжего шамана, содрал с него шапку, ударил по голове, забрал со стола жбан с водкой и выскочил в окошко.
– Ну, теперь беги!
– крикнул он Родиону и со всех ног побежал к берегу.
Шишкин спешил за ним. Мужики спустились под обрыв. Сзади выстрелили несколько раз.
– Ты что?
– спросил Родион.
– Только чуть живой, - пробормотал Иван.
– Врешь...
– Ей-богу!.. Пуля... попала... Вот дошутились...
Приятели вернулись домой. Родион осмотрел его. Иван был ранен в мякоть у лопатки, пуля чуть царапнула его.
– Что случилось?
– заходя в зимник, спросила Петровна.
– Старого белья дай, - ответил ей Родион.
– Гольды его подстрелили. Всадили пулю.
– Это на счастье!
– молвил Иван.
– Ты свидетель... Вот теперь я, чуть что, славно отбрешусь... Мол, Дыген первый начал драку, и меня подстрелили, стреляли в спину... Молчи. Мы с тобой еще наживемся на этой пуле. Спасибо гольдам! А маленько бы повыше - до свидания бы! Как раз следом бы за Дыгеном!
– Значит, еще рано, еще долго пропьянствуешь.
– Нет, я много пьянствовать не собираюсь...
– И что ж ты, без конца будешь жить?
– Не знаю, кто следующий меня стрелит!
– Кто-нибудь найдется...
Мужики пошли в избу.
Явились Спиридон и Сильвестр. Шишкин налил им по стакану водки.
– Я не пью, - ответил с достоинством Спиридон.
– Пей, я тебе велю!
– Иван содрал со Спиридона куртку и усадил его за стол.
– Садись, сосед, - сказал Родион.
– Хлещи!
– У меня пост...
– Гляди, какие у него разговоры! Ты что, поп или писарь? Откуда в тебе такая грамотность, чтобы так рассуждать? Ну, забудь все. Давай по-братски чокнемся. Ну-ка, Петровна, вставай, - разошелся Шишкин, созывай девчонок!
– Пост, окаянный ты!
– всплеснула руками Петровна.
– Чего же, что пост? А мы будем как господа. В праздник гулять всякий дурак сумеет, а вот ты попробуй в пост, - молвил Родион.
– Дожидать праздников мочи нет. Пускай попы-твари знают... На самом деле? Что за издевки? Почему нам часовню, церкву ли не построят? Пусть знают, что мы через это вовсе сопьемся...
– Кто неграмотный, так и не знает, пост ли, кто ли...
– заговорил Сильвестр, которому хотелось выпить.
– Верно, вот я, к примеру, я и вовсе не знаю, что сегодня вторник, а что в воскресенье пасха, откуда мне знать? Чего с меня возьмешь, темный - и все тут. Хоть от кого отоврусь.
– Гольдам на Мылке церковь хотят построить, а русским нет, - говорил Спиридон.
– Это что такое? А мы как? Инородцам церкви, а мы в темноте...
– Это уж как водится. У гольдов меха, с них попы наживаются, - сказал Спирька.
– Давай нарочно в пост напьемся и гулянку устроим, - сказал Сильвестр, - а попу скажем, что ошиблись, не знали, когда пасха.
– Кхл... кхл... просчитались!
– Верно. Им, может, совестно будет!
– За этим должон поп смотреть, а его нету. Пусть нас господь накажет, зато видно будет, как мы страдаем.
– А то маленько еще поживем и одичаем.
– На Ваньке Бердышове и так уж шерсть растет.
– Уж дивно вылезло.
– Тигра и тигра: пасть позволяет!
– Вот только что пасть поменьше.
– Митька, лови курицу, кабанина надоела. Или девчонок позови, они хорошо поют, - обратился отец к Тане.
– Митька! Наша гармонь у Овчинниковых. Живо!
– шумел Родион.
– Скажи: ко мне исправник едет.
Но Петровна не позволила созывать девушек, уняла мужиков, не разрешила им устроить гулянку.
– Вот поп те узнает, проклянет, - ворчала она.
– Пущай проклянет: Ванька уж и так давно проклятый.
– Поп ученый человек, он все поймет...
– пытался возражать Спиридон.
– Гуляй, Мишка, ее не слушай, баб черти придумали. Дергай, запевай забайкальскую! Митька, дуй за Овчинниковыми, пущай принесут спирту, у них в амбаре есть. Э-эх!.. Эх, ты!..
С этого дня Родион и Иван загуляли. Бердышов остался в Тамбовке на праздники.
В первый день пасхи на широкой, недавно протаявшей лужайке, на берегу, между Горюном и избами, мужики, парни и девушки играли в "беговушку".
Иван, причесанный, в одной рубахе, без картуза, поплевывал на обе ладони, перекладывая с руки на руку длинную жердь, и подмигивал белобрысому Терешке Овчинникову, державшему в руках тугой и тяжелый, как камень, маленький кожаный мяч.
Бердышов был трезв, но прикидывался подвыпившим и потешал всех.
Терешка подкинул мяч. Жердь со страшным свистом пронеслась у самого его носа, не задев мяча. Иван, видно, и не собирался бить по мячу, а хотел напугать Терешку. Тот обмер и побледнел. Иван пустился бежать. По нему били мячом, он увернулся, кто-то из бегущих навстречу с силой пустил в него перехваченный мяч. Иван прыгнул, как кошка, схватил черный ком в воздухе и с размаху на бегу врезал им по брюху бежавшего навстречу Родиона так, что слышно было, словно ударили по пустой бочке.
Все захохотали.
Родион пустился за Иваном с кулаками. Все бегали, мяч летал в воздухе.
В другой раз Иван так ударил, что мяч ушел чуть ли не, за Тамбовку; и пока за ним бегали; Иван успел вернуться на место.
Терешка, когда ему приходилось подавать мяч, теперь отступал подальше, даже если бил и не Иван.
К обеду, раскрасневшиеся, веселой шумной толпой гости вошли в дом Родиона.
– Что в этой книге, дядя Ваня?
– спросила Дуня у Бердышова.
– Стихи!