Амур-батюшка (Книга 1)
Шрифт:
– Она тебе морду маленько покорябала, - насмехались ребята.
Русские девчонки прибежали к Анге жаловаться:
– Тетя, вашу Дуньку мальчишки обижают.
– Тебя обижали?
– спросила Анга.
Дельдика молчала. Ее острые черные глаза смотрели твердо и открыто.
Однажды Илюшка наловил рябчиков. Аксинья велела несколько штук отнести Анге. Бердышовой дома не было: она строила балаган в тайге. Илюшка отдал рябчиков Дельдике и засмотрелся на нее. Гольдка вдруг засуетилась, достала крупных кустовых орехов и угостила ими Илюшку.
На другой день Санка, не желая уступить товарищу в озорстве, поймал Дельдику на улице и опустил ей ледяшку за ворот. Подбежал Илюшка и сильно ударил Санку по уху. С тех пор все смеялись над Илюшкой и дразнили его гольдячкой.
– Илья Бормотов за Дунькой ухлестывает!
– У-у-у, косоглазая!
– без зла и даже как бы с лаской в голосе говорил Илья о Дельдике.
Он опять наловил рябчиков и отнес их Бердышовой. На этот раз Анга была дома. Парень отдал дичь и присел на лавку, ожидая, не заговорят ли с ним. Однако ни Анга, ни Дельдика не выказывали ему никакого внимания. Бердышова всхлипывала, тяжело дышала и куда-то собиралась. У нее были испуганные глаза. Дельдика помогала ей одеваться.
Илюшка, видя, что тут не до него, загрустил и побрел домой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
– Не жалей невода! Еще невод сделаем, - говорила, обращаясь к Улугу, его жена Гохча.
– У меня такой чирей на шее! Сильно болит, стыдно в люди показываться. С шишкой, что ли, на праздник ехать, чтобы люди смеялись? К русской лекарке меня свези, пусть полечит. Все соседки к ней ездят, все знают старуху. Одни мы не знаем, совсем стыдно.
– Может быть, бельговцы не захотят мириться, - нерешительно возражал муж.
– Только даром будешь лечиться. И так пройдет.
– Ой-ой, как болит! Все равно поедем... Такой большой чирей! жаловалась Гохча.
– Ай-ай, как сильно хвораю! А про невод не поминай! Хоть бы был хороший! А то совсем старый. Совсем его не жалко!.. Ай-ай, как сильно хвораю!.. Ничего ты не знаешь, по-русски говорить не умеешь. Все от русских чего-нибудь узнают. Что ты за человек? И хорошо, что невод у тебя отобрали! А то новый бы никогда не завел.
"Крепкий и очень хороший был невод", - думает Улугу.
– Гохча к русским собирается, - смеялись соседи.
– Хочет, чтобы Улугу по-русски выучился.
– Не езди, бабу не вози, - пугал соседа старик Денгура, - тебе худо будет: тот мужик, который тебя летом поколотил, он сын русской шаманки, он опять обидит. Русские - плохие люди. Кто к ним ездит, еще хуже заболеет.
– Чего не езди? Езди! Не бойся!
– восклицал Писотька.
– Старуха хорошо лечит. Мне парнишку поставила. Самый лучший баба-шаман. Когда Егорка невод отбирал, долго смотрел на тебя?
– Нет, однако, недолго. Один раз меня толкнул, потом ругался.
– Ну, не узнает! Один раз ударил? Тогда не узнает.
– Ты бы его бил, тогда бы он узнал, - усмехнулся сын Писотьки Данда, и все засмеялись.
Толстогубый, с широким мясистым носом, высокий и широкоплечий Данда с годами все более становился похожим на китайца. Ростом и силой он даже превосходил самого здорового из них - работника Шина.
Данда вел все торговые дела Писотьки. Это был парень смелый, дерзкий на язык, просмешник, а в ссорах и в торговых делах мстительный и жестокий. Должники боялись его не меньше, чем бельговских лавочников.
Богатство Писотьки околочено было с помощью Данды. Это он рискнул разорить ловушку Бердышова за то, что Федор украл соболя. Он горячо любил Писотьку, которому, как все предполагали, не был сыном.
– Тебя Егорка никогда не узнает, - продолжал Данда с загадочным видом, и все заранее покатывались со смеху.
– Для русских все мы на одно лицо. Только у кого длинные носы, тех они друг от друга отличают. Длинноносых понимают, - при общем смехе и веселье схватил он Улугу за плоский, едва выдававшийся нос. Такие шутки над бедным стариком прощались Данде.
– А ты зачем мне поперек слово говоришь?
– вдруг с обидой обратился Денгура к Писотьке.
– Конечно, русские плохие люди, воришки. Все украдут... На берегу ничего нельзя оставить - все утащут, а лечить совсем не умеют: от них все болезни.
– Тяп-тяп, - передразнил старика Данда.
– Знаю, тебе не нравится, что мы с русскими знакомы. Чего, охота опять, как при маньчжурах, старостой быть?
Насмешка была злая и попала в цель. Старик обиделся и умолк.
– Охота тебе чужим служить? Твое время никогда больше не вернется. Теперь надо по-другому жить. Эй, Улугу. Улугу!
– вдруг тонким голоском закричал Данда.
– Ты по-русски не знаешь, как будешь жену лечить?
На другой день Улугу повез жену в Уральское.
– Лечить-то они хорошо умеют, - ворчал Улугу, - а вот разве хорошо невод отбирать? Тот старик вместе со старухой живет, я его встречу, что с ним буду говорить? Смешно! Неужели русские, у кого широкие, правильные лица, тех друг от друга не отличают, а у кого лица узкие и носы длинные, только тех узнают? Смешно! Неужели такие дураки?
Кузнецовы только что отобедали, когда Улугу с женой вошли в землянку. Щуплый и жалкий, стоял гольд у порога, переминаясь с ноги на ногу. Дарья заговорила с ним. Она уже знала несколько гольдских слов. Гольдов усадили на лавку.
Улугу время от времени озирался на Егора. Убедившись, что тот не обращает на него внимания и, может быть, в самом деле, как уверял Данда, не умеет отличать гольдские лица друг от друга, Улугу успокоился.
Егор взял пилу и ушел из землянки. Следом за ним вышли мальчики.
– Тятя, а ты у этого гольда летось невод отнял, - сказал Васька, подымаясь за отцом на бугор.
Кузнецов уж и сам подумал, что где-то видел этого гольда.
– Что же, что отнял, - строго ответил он.
– За дело отнял.