Амур. Лицом к лицу. Ближние соседи
Шрифт:
Откуда Сяосун про Чаншуня знает, поначалу проскочило мимо внимания Ивана, а про каких казаков говорит Сяосун, догадался сразу. Были такие в его отряде. Три парня держались кучкой, вели себя грубо, командира слушались плохо. Одним словом, варначьё. Что же это, выходит, все уловки банды – ни тебе грабежей, ни боевых схваток – были из-за них?
А Сяосун продолжал:
– …Остальных мы не тронем. Они тогда были глупыми мальчишками. Мои сюнди на русских не охотятся, только на военных.
– Так мы ж военные, – криво усмехнулся Иван. Он лихорадочно думал, как же всё-таки поднять казаков, но в лагере было тихо. – И за вами гоняемся. Бывает, убиваем.
– Бывает, – согласился Сяосун. – В честном бою. Но у нас с вами ни одного настоящего боя не было. Мы не хотели. Я же говорю про тех военных, которые убивают беззащитных – женщин, детей, стариков, как это случилось в Благовещенске. Таким пощады нет и не будет!
– Кто так решил?
– Мы решили: я и Чаншунь. Мы вылавливаем убийц.
На этот раз Иван обратил внимание:
– Ты знаешь Чаншуня?
– Он помнит не только тех, кто его убивал, но и тех, кто спасал.
Иван вдруг почувствовал облегчение: он поверил, что его товарищам ничто не угрожает. Ну, за исключением тех троих. Хотя… Их тоже можно пожалеть: как-никак, русские люди. Но в голове словно что-то взорвалось: пожалеть?! Русские?! Они любовь его убивали, эти русские люди!..
Сяосуну, видимо, передалось его возбуждение: он успокаивающе положил ладонь на колено Ивана, легонько похлопал. Стало немного легче.
– Ты скажи, как вы тогда спаслись?
– Тебе спасибо: плавать научил.
– Значит, Цзинь тоже жива? – сипло спросил Иван. Перехватило горло.
– И Цзинь, и отец. – Сяосун помолчал и как-то неохотно добавил: – И твой сын – тоже.
– Мой сын?! – едва не вскрикнул, но вовремя прикусил язык Иван.
Голос «братальника» резко охолодел:
– А разве не ты стал первым у сестры? И, похоже, единственным.
Наступило молчание. Иван пытался осознать услышанное. Ну, конечно, он был первым! И единственным… наверное… Скользким червяком извивнулась мыслишка: а вдруг её снасильничали при изгнании? Хотел спросить, но язык не повернулся: показалось кощунством подумать так о Цзинь!
– Сколько ему лет? – наконец выдавил он.
Сяосун понял его мысли, и это ясно отразилось в ледяном ответе:
– Он родился четырнадцатого марта, ровно через девять месяцев после твоего отъезда. Нас погнали убивать через шестнадцать дней. Как ты думаешь, мог у неё кто-нибудь появиться за это время? Изнасиловать хотел Пашка Черных, но я его убил.
Пашка?! Кореш закадычный! Ах, подонок! Ты его спасал, а он… вон, значит, как! Ну, вернётся в Благовещенск, посчитаемся.
– Не убил, – хмуро сказал Иван. – Только ранил.
– Значит, убью. Где он? В Благовещенске?
– Нет, уехал в Хабаровск. С Еленкой.
– С Еленкой?! – почти вскрикнул Сяосун. – Почему?!
– Поженились. Она его любит.
– Это плохо! Это очень плохо! Я не могу… – Сяосун сглотнул, – не смогу сделать ей больно!
«И я не смогу, – подумал Иван, – она ж моя любимая сестренка! А Сяосун, выходит, был в неё влюблён. Вот так живёшь бок о бок, лицом к лицу и ничего не замечаешь, только собой занят, только о себе думаешь… А тут – соседи… близкие люди…»
Повисло тягостное молчание.
– Как его назвали? – после длинной паузы спросил Иван.
– Сяопин. – Сяосун усмехнулся: – Почти Саяпин.
– Где они? – Иван схватил его за руку. – Я хочу их видеть!
– Зачем? Цзинь живёт с русским инженером. Ты только всё испортишь. У вас разные дороги. Я знаю, что ты женат, у тебя тоже сын. Вот и живи своей жизнью, не лезь в чужую.
В ночи внезапно ухнула выпь. Сяосун высвободил свою руку и встал.
– Мне пора. Не гоняйся за нами, мы уходим на юг. Далеко. Прощай!
– Ради Бога, скажи, где они?
– Нет! – отрезал Сяосун и исчез, словно растворился в ночной темноте.
Иван продолжал сидеть у потухшего костра, оглушённый известием о сыне. Мысли метались, путались, он понимал, что должен встать и проверить… Чего проверять, командир? Живы ли товарищи? Ежели те самые, о которых сказал Сяосун, так они тебе не товарищи! Или – что с караульными, почему не подняли тревогу? А может, ты вообще остался один?
В ушах звенел колокольчик: «Цзинннь!» – прерываемый глухими ударами сердца: «Сяо… пин… Сяо… пин… сын… сын…»
Сын!.. Он должен их найти!..
А как же Настя, Кузя?! Может, и верно, надо послушаться Сяосуна и не вмешиваться в чужую жизнь? Чужую? Почему – чужую?! Ведь это его Цзинь и его сын! Как теперь жить, не зная, где они, как они?!
Забыть? Это невозможно! Как забыть, если знаешь? А знание – это теперь на всю жизнь. На всю жизнь!
И вдруг ударило в голову: «А что, если это – месть?! Ну да, конечно же, месть. Месть Сяосуна ему, Ивану, за сестру, за отца и мать, за всех убитых тогда китайцев. Да, Ивана не было среди убийц, но он – русский, значит, отвечает за всех. Должен отвечать! И эта мысль – тоже на всю жизнь?»
…Утром отряд не досчитался троих. Они лежали рядом на берегу озера, головы были в воде.
– Спьяну ли чё ли? – спросил простодушный Илька.
Так и порешили: спьяну. Нарушили приказ в походе не пить, вот и поплатились. Хоронить повезли домой, в Благовещенск. Тем более что пора было возвращаться, все припасы подошли к концу.
А хунхузы исчезли, ушли в неизвестном направлении.
Есаул Саяпин перевёл дыхание и нажал кнопку электрического звонка возле двери, на которой красовалась медная начищенная табличка «Инженеръ Ваграновъ Василий Ивановичъ». Всё-таки очень тяжело приносить в семью убийственное известие, а именно с таким он пришёл в дом своего друга.
Они встретились накануне битвы под Мукденом. Группе Фёдора Саяпина числом в триста сабель, сформированной из казаков Амурского, Уссурийского и Забайкальского войск, была поставлена задача скрытно обойти правый фланг 5-й японской армии и ударить ей в тыл в момент наивысшей фазы сражения. Эту самую наивысшую фазу должен был определить командир группы. Для усиления эффекта казакам придавалась конная батарея в четыре скорострельных полевых пушки. Командиром батареи оказался капитан Василий Вагранов.