Амур. Лицом к лицу. Ближние соседи
Шрифт:
Конечно, оба обрадовались, обнялись, расцеловались, а вот посидеть почаёвничать не довелось. Резко изменилась боевая обстановка: японцы неожиданно провели массированный артиллерийский обстрел русских позиций, за которым последовала фронтальная атака пехоты. О скрытном обходе японского фланга уже не могло быть и речи.
Конные четвёрки вынесли ваграновские пушки на плоскую высотку, с которой открывался хороший и в ширину, и в глубину вид на цепи противника. Лучшей огневой позиции было не сыскать, только обустраивать её времени не оставалось: слишком быстро развивалась японская атака. Артиллеристы развернули орудия на прямую наводку и начали бить по левому крылу атакующих на всю его глубину. Двадцать шрапнельных снарядов за пару минут настильным веером способны остановить целый батальон. Что и произошло.
Первые же разрывы над головами, вопли и стоны раненых, брызжущая кровь внесли в ряды бегущих к русским окопам сумятицу. Движение вперёд резко замедлилось, многие остановились, а кто-то начал пятиться и даже поворачивать назад. Однако японские офицеры криками и палками быстро навели порядок и направили часть солдат против артиллеристов.
Короткими перебежками, несмотря на потери, те добрались до высотки, и вокруг пушек закипела рукопашная схватка. У артиллеристов были револьверы и тесаки, кто-то сумел ими воспользоваться, но в основном дрались по-русски – кулаками. Перевес, однако, был на стороне японцев, и уже было ясно, чем всё закончится, но тут наконец-то из-за берёзовой рощицы, невозмутимо шелестящей листвой в тылу батареи, вырвалась казачья лава, и картина схватки резко изменилась: японцы всей массой устремились обратно, к своим окопам, но мало кто до них добрался – большинство сложили головы под клинками казаков.
Фёдор Саяпин нашёл Василия среди трупов на огневой позиции. Тот умирал от штыковой раны в грудь. Фёдор вынес его на ровное место, подложил под голову свёрнутую шинель, склонил повинно голову:
– Прости, друг, не по своей воле опоздал.
Он не кривил душой. Конную группу задержал приказ командира дивизии, перебрасывающий казаков на другой участок фронта. Всего несколько минут раздумывал есаул Саяпин, как поступить – уводить группу и дать погибнуть артиллеристам или нарушить приказ с риском лишиться погон, а то и головы, – и эти минуты унесли лучшего друга.
Душа его была переполнена болью, непроизвольные слёзы текли по щекам, по бороде, он взывал к Богу, прося сохранить жизнь Василия, но всё было напрасно. Вагранов дышал тяжело, с хрипами, с каждым выдохом из раны выхлюпывалась кровь, она струйками стекала по суконной груди френча, унося жизненные силы. Фёдор понимал, что жить осталось другу всего ничего.
– Чё я могу для тебя сделать? – в третий или четвёртый раз спрашивал он и не получал ответа: Василий смотрел в небо, в его блестящих, как стекло, глазах отражались сгущавшиеся кучевые облака, предвещая грозу.
Фёдор думал, что перед другом сейчас открываются все завихрения жизни – так, говорят, должно быть перед смертью, – но он ошибался. Василий и верно, увидел прошлое, но только один момент – смерть матери. Они тогда гуляли по аллее вдоль берега Ангары, в Иркутске, из кустов вышла какая-то тётка с ружьём и выстрелила в маму. Почти в упор. Мама даже не вскрикнула. Просто упала. А тётка скрылась. Всё покрылось туманом, потом из этого тумана опять вынырнули они с мамой на аллее, и убийство повторилось. Что это значит? Почему? Может быть, предстоит встреча с мамой, которую он совсем не помнил, наверное, потому, что потом появилась другая мама, ласковая, весёлая, а с ней – братишка Сёмка?.. Только умерла она, когда рожала Митю… Мама!.. А как же Цзинь и Сяопин?
Василий вздрогнул всем телом и прохрипел:
– Жене скажи… в Харбине… Бульварный проспект… дом Чурина… третий этаж… – Скосил глаза на Фёдора, добавил: – Прощай… – И выдохнул остатки жизни.
И вот теперь Фёдор выполнял последнюю волю погибшего: звонил в его квартиру.
Дверь открыла миловидная китаянка в ярко-оранжевом ципао, расшитом по подолу фазанами. Из-за неё выглянула головка малыша в золотистых кудряшках.
Фёдор вспомнил маленького Кузю и невольно присел, чтобы заглянуть в весёлые чёрные глазёнки. Сделал строгое лицо и подмигнул мальчугану, тот в ответ зажмурился, но тут же снова распахнул оказавшиеся круглыми и совсем не узкими серо-зелёные глаза и со звонким, каким-то колокольчатым смехом умчался в глубину квартиры.
Фёдор ждал, что хозяйка спросит: «Вам кого?» – но она молчала.
Дальше сидеть на корточках было тяжело и неудобно, Фёдор поднялся и оказался лицом к лицу с Ван Цзинь.
– Здравствуйте, Фёдор Кузьмич, – тихо сказала она и посторонилась, пропуская его внутрь. И добавила, даже не спрашивая, а утверждая: – У вас плохие вести.
– С чего ты взяла? – смутился есаул, став столбом посреди прихожей. Однако под печальным взглядом бывшей невесты сына смутился ещё больше и кивнул: – Плохие, Цзинь.
– Раздевайтесь, проходите, – тускло сказала она и пошла по коридору в глубину квартиры. – Я приготовлю чай.
Фёдор снял портупею с шашкой и револьвером в кобуре, подумал и снял чекмень, оставшись в форменной рубахе без ремня; обмахнул ладонями галифе (на улице шёл дождь) и прошёл в большую комнату, служившую гостиной. Осмотрелся: белые тюлевые шторы на двух окнах, между ними – тумбочка с граммофоном и отделением для пластинок, двухместный диванчик на гнутых ножках, кожаное кресло, возле него – электрический светильник на высокой стойке с китайским шёлковым абажуром, такие, кажется, называются торшерами; в центре комнаты – круглый стол, накрытый шёлковой, вышитой кривыми деревьями и птицами, скатертью, вокруг него – шесть стульев с мягкими спинками.
«Нескудно жил инженер Вагранов», – подумал Фёдор и вздрогнул: горькое слово – жил!
Да, жил… Сколь полагается и как полагается. Остались вдова и сын. Мелкашик уж больно на Ваньку малого похож. Тот весь в отца, в деда… А этот в кого?! Цзинь чернявая, Василий тож не рыжий… Сердце аж захолонуло: неужто Ванькин?! А ведь точно Ванькин! То-то он со свадьбой торопился!.. А ведь живёт нонеча и не ведает, что семя его проросло на китайской стороне. Что ж теперь делать-то, а? Узнает – изведётся весь, а толку? Однако и этот малец без отца. Никуда не годится! Господи, что делать, что делать?
Цзинь вернулась с подносом, на котором стояли приборы для чаепития: стеклянный заварник, фарфоровые чашки с блюдцами и вазочка с сахарным печеньем.
– Простите, что по-простому, без церемонии, – по-прежнему бесцветно сказала она и, не дожидаясь ответа, разлила по чашкам прикрывшийся паром напиток.
Фёдор не нашёлся, что сказать, пригубил ароматную жидкость, обжёг губы и язык и невольно чертыхнулся. Смутился невероятно, рассердился на себя и от этого резко, чуть ли не зло спросил: