Амурские версты
Шрифт:
— А я словно вижу, как скачет к южным воротам казачий отъезжий караул, он первым столкнулся с идущими по берегу маньчжурскими войсками. Потом, разглядев плывущие с низовий Амура бусы, заполненные солдатами, забили тревогу дозорные на восточной башне. Воевода Алексей Толбузин сам, наверно, забрался по березовой лестнице к дозорным и насчитал этих судов ровно сто пятьдесят. И тогда же, вот у этой южной стены, где мы сейчас стоим, с гиком, криками, улюлюканьем появились конники. А за ними шло много тысячное войско.
— Однако вы так это рисуете, будто при сем присутствовали! Сколько же подтянул
— А сколько вы думаете? Затрудняетесь сказать? — чуть склоняясь к Дьяченко, спросил Венюков. — До пяти тысяч человек и сорок пушек! Больше шести солдат на одного албазинца, а на каждую пушку Алексея Толбузина — пять маньчжурских. Богдыхан Кан-си приказал Лантаню приступом взять Албазин и сразу же наступать на Нерчинск. Для этого наступления они пригнали три тысячи лошадей! Богдыхан замахивался чуть ли не на всю Восточную Сибирь.
К офицерам подошел подпоручик Прещепенко.
— Столб с названием поставлен, — сказал он, — но почему все так взволнованы? Расскажите хоть вы, что здесь было?
— Ну, подпоручик, я удивляюсь, — нахмурился Венюков. — Как можно отправляться на Амур и не поинтересоваться его историей! Что бы вы предприняли, например, если бы сейчас к этому берегу начала приставать флотилия маньчжурских войск, угрожая вам пушками и осыпая берег тучами «огненных» стрел? Как бы вы поступили?
— Шутите, — улыбнулся подпоручик.
— Албазинцам было не до шуток. Ведь именно так случилось в июле 1686 года. Когда первые бусы ткнулись носами в берег, со стороны крепости, может быть, с этого места, где мы стоим, грянул ружейный залп и грохнули пушки, а отряд Афанасия Бейтона бросился навстречу высаживавшимся врагам. Передовой десант маньчжур был смят, поколот пиками, побит прикладами тяжелых пищалей. Солдаты, бежавшие на бусы, в панике отталкивались веслами от берега, а днища их судов подминали тех, кто оказался за бортом. Бусы налетали друг на друга. Сам командующий пятитысячной ордой Лантань метался по палубе украшенного конскими хвостами и шелковыми полотнищами буса, размахивал сразу двумя мечами и в гневе отрубил голову какому-то подвернувшемуся сановнику. Так началась пятимесячная оборона Албазина… Извините, кажется, нас зовут.
По валу, от места стоянки, к ним бежал солдат.
— Приглашают на молебен, — запыхавшись, доложил он.
Рядом с катером Муравьева стоял катер графа Путятина. Плывший с набожным графом архимандрит Аввакум начал молебен. Офицеры сняли фуражки, чтя память русских героев.
После обеда и молебна — опять в путь.
В тот же день назначили место для станицы Бейтоновой. Дьяченко специально подошел к Венюкову, чтобы расспросить его поподробнее об Афанасии Бейтоне. Поручик на этот раз был хмур.
— Вы заметили на островах и по берегу кресты? — спросил он. И когда капитан подтвердил, Венюков сказал — Это память безвестным страдальцам прошлого года. Там могилы солдат вашего батальона, капитан. Граф Путятин, завидев кресты, поначалу останавливал свой катер и приглашал Аввакума прочесть молитву, но, как вы видели, крестов очень много, и от своей затеи граф скоро отказался. Вечная память жертвам неумелости тех, кто брался ими распоряжаться.
Дьяченко спросил все-таки о Бейтоне.
— Что ж, — без былого воодушевления ответил Венюков. — Афанасий Бейтон, безусловно, — достойный памяти человек. Я уже рассказывал, как он намеревался помешать высадке маньчжур у набережной стены. Он и позже не один раз пытался сбросить неприятеля в реку. А на пятый день боев Алексей Толбузин был тяжело ранен ядром в ногу и вскоре умер. Так что все остальное время крепостью командовал Бейтон. А ведь войско Лантаня к октябрю увеличилось до десяти тысяч человек.
— Вот Бейтонова названа верно! — сказал, остановившись рядом, Шишмарев. — Однако, господа, пора и в дорогу.
И снова плывут линейцы по течению Амура. Все так же тянутся рядом покрытые лесом берега, тальниковые острова, заросшие до самых вершин горы, и нигде не видно человеческого жилья.
— Вот птиц-то! — радуется и сожалеет, что нельзя поохотиться, Игнат, провожая взглядом непрерывно снующих над самой баржей уток.
Птиц по реке действительно много. Стоят на отмелях цапли, возле них толкутся кулики, чернеют перевернутыми шапками огромные гнезда на деревьях то ли аистов, то ли цапель. Качаются на волнах белые лебеди, кружат над водой коршуны, словно это край не людей, а птиц.
Лишь однажды, за всю дорогу, встретились каравану люди. Первыми их увидели с барж 14-го батальона. Чуть ли не посредине реки поднимался из воды сооруженный из жердей треножник. На вершине его сидел человек, а к треножнику спешила длинная долбленая лодка.
— Держать левее! — скомандовали с передней баржи. — Там мель!
Проплывая мимо, линейцы разглядывали на треножнике косматого рыбака-эвенка. Он с вершины шаткого сооружения наблюдал за снастью и, когда видел, что рыба зашла в связанную из травы сетку, подавал знак другим рыбакам, и те спешили взять улов.
До устья Зеи выбрали еще места для станиц Ольгиной, Кузнецовой, Аносовой, Кумарской, Казакевичевой и Бибиковой.
И вот наконец под вечер девятого дня пути показался Усть-Зейский пост — место, назначенное для поселения 14-го Сибирского батальона.
Катер генерала причалил к небольшой дощатой пристани, приподнятой над водой на козлах. Повыше пристани на площадке высокого берега стояла шеренга зимовавших здесь казаков. Оттуда навстречу Муравьеву спешил начальник поста есаул Травин. Он только что выровнял строй, приказал казакам глаз не сводить с начальства и пообещал: «Ну, ребятушки, кончились наши мытарства. И переболели мы, и наголодались, однако службу несли честно. Может, и награда нам какая будет. Сам его высокопревосходительство прибыл».
По такому торжественному случаю пожилой, грузный есаул надел тесную ему парадную форму, которая всю зиму пролежала без надобности. Став перед генералом, Травин поднес руку к папахе и старательно произнес рапорт, который заучивал наизусть уже несколько дней:
— Ваше высокопревосходительство, на Усть-Зейском его императорского величества посту все обстоит благополучно.
— Сколько у вас умерло за зиму людей? — резко спросил генерал-губернатор.
Травин вздохнул, оглянулся на шеренгу казаков, застывшую на яру, и так же отчетливо, как только что докладывал, сказал: