Анафем
Шрифт:
Но когда я посмотрел на Джезри, тот нахмурился и отвернулся. На самом деле он не хотел ввязываться в драку с пенами.
К этому времени мы уже вошли в моё родное предместье. Целый квартал занимало здание, похожее на гипермаркет, но явно принадлежащее некой контрбазианской скинии. На газоне перед ним стояла пятидесятифутовая белая статуя какого-то бородатого пророка: в одной руке он держал лопату, в другой — фонарь.
В придорожных канавах из-под наслоений выброшенных обёрток росли дурнопля и буряника; под серой плёнкой сконденсированных выхлопных газов ворошились, словно черви
Теперь я понял, почему Джезри так по-свински себя ведёт.
— Сплошное разочарование, — сказал я.
— Угу, — отозвался Джезри.
— Столько лет читать хронику, каждый день на провенере слушать удивительные истории… Всё это как-то…
— Заставило ожидать большего.
— Ага. — Мне пришла в голову новая мысль. — Ороло когда-нибудь говорил с тобой о десятитысячниках?
— Разрыв причинно-следственных областей и все такое? — Джезри странно посмотрел на меня. Удивился, что Ороло удостоил меня такой беседы.
Я кивнул.
— Классический пример дерьма, которым нас кормят, чтобы всё это казалось интереснее, чем на самом деле.
Однако я чувствовал, что Джезри пришел к такому выводу только сейчас. Если Ороло говорит про РПСО всемфидам, что тут особенного?
— Нас не кормят дерьмом, Джезри. Просто мы живём в скучное время.
Он сделал новый заход:
— Это стратегия привлечения. Точнее, удержания.
— То есть?
— У нас одна радость — ждать очередного аперта. Посмотреть, что там снаружи, когда ворота откроются. Когда там оказывается то же дерьмо, только гаже, что нам делать? Только записаться ещё на десять лет и посмотреть, не изменится ли что-нибудь к следующему разу?
— Или пойти дальше.
— Стать столетником? А ты не думал, что нам это бесполезно?
— Потому что их следующий аперт совпадает с нашим, — сказал я.
— А до послеследующего мы не протянем.
— Ну, многие доживают до ста тридцати, — возразил я. Лучше бы промолчал: сразу стало ясно, что я прикинул в уме то же самое и пришел к тем же выводам, что и Джезри.
Он фыркнул.
— Мы с тобой родились слишком рано, чтобы стать столетниками, и слишком поздно, чтобы стать тысячниками. Родись мы на пару лет раньше, мы могли бы оказаться подкидышами и попасть прямиком на утёс.
— И тогда мы бы оба умерли, не увидев ни одного аперта, сказал я. — К тому же меня, может, ещё и могли подкинуть, но тебя, судя по тому, что ты говорил о своей биологической семье, вряд ли.
— Скоро увидим, — сказал он.
С милю мы шли в молчании. Хоть мы ничего и не говорили, мы были в диалоге: странническом, когда два равных на прогулке пытаются что-то понять, в противоположность сувиническому, в котором наставник учит фида, или периклиническому, по сути, состязанию. Дорога влилась в более широкую. Магазины ширпотреба для пенов чередовались здесь с казино — промышленного вида кубами без окон, подсвеченными разноцветными огнями. Раньше, когда машин было больше, всю ширину улицы занимала расчерченная на полосы проезжая часть. Теперь было много пешеходов, людей на самокатах,
— Ты чего-то хочешь, — сказал я. — И у тебя плохое настроение, потому что ты ещё не получил желаемого. Думаю, хочешь ты не вещь, потому что не обращаешь внимания на всю эту ерунду. — Я кивнул на флуоресцентные шины из новоматерии. На колёсах возникали и пропадали изображения голых женщин с надутыми грудями.
Джезри какое-то время смотрел на одну из движущихся картин. Потом пожал плечами.
— Я бы, пожалуй, мог уйти в мир и научиться такое воспринимать. Если честно, пока я вижу один идиотизм. Наверное, чтобы втянуться, надо есть то же, что они.
Мы двинулись дальше.
— Слушай, — сказал я, — ещё в эпоху Праксиса поняли, что если в крови достаточно хорошина, мозг будет сотней разных способов уверять тебя, что всё замечательно…
— А если хорошина недостаточно, будешь, как мы с тобой, — ответил Джезри.
Я хотел было разозлиться, но не выдержал и хохотнул.
— Ладно, пусть так. Минуту назад мы видели куст раданицы на разделительной полосе…
— Ага. И ещё один у магазина бэушной порнопродукции.
— Тот выглядел посвежее. Можем нарвать листьев и пожевать. Уровень хорошина у нас в крови поднимется, и мы сможем жить здесь или где угодно и чувствовать себя счастливыми. А можем вернуться в концент и попытаться достичь счастья честным путем.
— Ты веришь всему, что тебе скажут, — заявил он.
— Это ты надежда эдхарианцев, — возразил я, — значит, ты и должен верить в такое без вопросов. Честно говоря, я удивлен.
— А сам ты теперь кто, Раз? Циничный процианин?
— Так все решили.
— Слушай. Я вижу, как трудятся старшие инаки. Те, кого озарил Свет Кноуса… — последние слова Джезри произнёс с издёвкой. От досады он то замедлял, то ускорял шаг, сообразно тому, как развивалась его мысль, — …занимаются теорикой. Менее одарённые отпадают, становятся каменотёсами или пасечниками. Самые несчастные уходят или бросаются вниз с собора. Остальные выглядят счастливыми, что бы это ни значило.
— Уж точно счастливее, чем здешний народец.
— Не согласен. Они не менее счастливы, чем тот же фраа Ороло. У них есть то, что им нужно — колёса с голыми дамочками. У него есть то, что нужно ему — снизарения о тайнах вселенной.
— Тогда давай конкретнее: чего хочешь ты?
— Чтобы что-нибудь случилось. Мне почти всё равно что.
— Если ты сделаешь большой прорыв в теорике, это сгодится?
— Конечно. Но каковы мои шансы?
— Зависит от данных, которые приходят из обсерваторий.
— Точно. То есть от меня ничего не зависит. И что мне делать, пока я жду?