Анафем
Шрифт:
— И не только драконы, но и змеи, исполинские черепахи, ящерицы, — добавил я.
— И не только материальные существа, но и боги, духи и так далее, — подхватил Джезри. — Как только вы допустили существование розовых нервногазопукающих драконов, вы должны допустить и все остальные возможности.
— Так почему бы не волноваться из-за них всех? — спросил фраа Ороло.
— А я так и волнуюсь! — объявил Арсибальт. Он увидел, что мы разговариваем, и подошёл выяснить, в чём дело.
— Фраа Эразмас, — обратился ко
— Ну, я не процианин. А был бы процианином, наверное, рассказал бы убедительную историю, откуда такие драконы берутся. Под конец пены всерьёз бы разволновались. Но когда Джезри прибежал бы и начал кричать о полосатых огнерыгающих черепахах, его бы отправили в психушку!
Все рассмеялись, даже Джезри, который обычно не одобрял шуток на свой счёт.
— Что придало бы твоей истории убедительность?
— Она должна быть внутренне непротиворечивой. И согласовываться со всем, что пены знают о реальном мире.
— Это как?
Лио с Тулией шли на кухню — сейчас была их очередь готовить. Лио, услышав последние несколько фраз, встрял:
— Ты можешь сказать, что падучие звёзды — вспыхнувшие драконьи газы!
— Отлично! — сказал Ороло. — Тогда всякий раз, видя падучую звезду, пен будет думать, что получил подтверждение мифа о розовом драконе.
— А Джезри он срежет, сказав: «Болван! Какое отношение огнерыгающие черепахи имеют к падучим звёздам?» — добавил Лио.
Все снова рассмеялись.
— Это прямиком из последних записей светителя Эвенедрика, — сказал Арсибальт.
Наступило молчание. До последней минуты мы думали, что просто забавляемся.
— Фраа Арсибальт забежал вперёд, — с мягкой укоризной проговорил фраа Ороло.
— Эвенедрик был теор, — напомнил Джезри. — Вот уж про что он бы писать не стал.
— Напротив, — возразил Арсибальт, набычиваясь. — В конце жизни, после Реконструкции…
— С твоего позволения, — начал Ороло.
— Конечно, — ответил Арсибальт.
— Если ограничиться нервногазопукающими драконами, сколько цветов, по-вашему, мы способны различить?
Прозвучали числа от восьми до ста. Тулия считала, что может различить больше, Лио — что меньше.
— Сойдёмся на десяти, — предложил Ороло. — Допустим, существуют двуцветные полосатые драконы.
— Тогда их будет сто разновидностей, — сказал я.
— Девяносто, — поправил Джезри. — Надо исключить сочетания красный-красный и так далее.
— Допуская различную ширину полос, можем ли мы получить тысячу различимых комбинаций? — спросил Ороло. Мы согласились, что можем. — Теперь перейдём к пятнам. Клетке. Сочетаниям пятен, полос и клетки.
— Сотни тысяч! Миллионы! — послышалось с разных сторон.
— И мы учли пока только нервногазопукающих драконов! — напомнил
— Эй! — Джезри покосился на Арсибальта. — Вот это уже куда больше похоже на то, что мог написать теор.
— Почему, фраа Джезри? Что тут такого теорического?
— Числа, — отвечал Джезри. — Обилие различных сценариев.
— Объясни, пожалуйста.
— Как только ты впустил в мир гипотетические существа, которые не обязаны иметь смысл, ты сразу оказался перед целым диапазоном возможностей, — сказал Джезри. — Число их практически бесконечно. Разум отбрасывает все как одинаково негодные и не волнуется из-за них.
— Это справедливо и для пенов, и для светителя Эвенедрика? — спросил Арсибальт.
— Думаю, что да, — отвечал Джезри.
— Выходит, что фильтрующая способность — неотъемлемое свойство человеческого сознания, — сказал Арсибальт.
Чем увереннее говорил Арсибальт, тем настороженней становился Джезри — он чувствовал, что его заманивают в ловушку.
— Фильтрующая способность? — переспросил он.
— Не прикидывайся дурачком, Джезри! — крикнула суура Ала, которая тоже шла на кухню готовить. — Ты только что сказал, что разум отбрасывает подавляющее большинство гипотетических сценариев и не волнуется из-за них. И что это, если не «фильтрующая способность»?
— Ну уж извини! — Джезри обвёл взглядом меня, Лио и Арсибальта, словно приглашая нас полюбоваться, как Ала творит разбой среди бела дня.
— В таком случае, каким критерием пользуется мозг, выбирая для волнений исчезающе малую долю возможных исходов? — спросил Ороло.
Послышался шёпот: «Правдоподобие». «Вероятность». Однако никому не хватило уверенности произнести свой ответ громко.
— Раньше фраа Эразмас упомянул способность рассказать складную историю.
— Это доказывается через Гемново… через конфигурационное пространство, — выпалил я, не задумываясь. — Тут и связь с теором Эвенедриком.
— Объясни, пожалуйста.
Я не сумел бы объяснить, если бы не мой недавний урок Барбу.
— Нет нормального принципа действия, позволяющего попасть из точки Гемнова пространства, где мы сейчас, в точку, где присутствуют розовые нервногазопукающие драконы. Собственно, это просто технический термин для складной истории, соединяющей один момент со следующим. Если просто выкинуть принципы действия в окошко, вы получаете мир, где можно свободно перемещаться в Гемновом пространстве, к любому исходу, без ограничений. Выходит полная ерунда. Разум — даже разум пена — знает, что есть принцип действия, определяющий, как мир развивается от одного момента к другому. Что этот принцип действия ограничивает путь нашего мира точками, составляющими внутренне непротиворечивую историю. Поэтому разум и сосредотачивается на более вероятных сценариях, таких, как твой уход.