Анализ крови
Шрифт:
Ее рукопожатие было крепким и сухим.
Мой «Севиль» зажарился на открытой стоянке, и я отдернул руку от накалившейся на солнце ручки. В этот самый момент я почувствовал его присутствие и обернулся.
– Прошу прощения, док.
Солнце светило ему в лицо, вынуждая щуриться. Лоб у него блестел от пота, канареечно-желтая рубашка под мышками потемнела до цвета горчицы.
– Мистер Моуди, я сейчас не могу с вами говорить.
– Всего одну секунду, док. Просто позвольте мне поговорить с вами. Выяснить кое-какие важные вопросы. Пообщаться,
Слова хлынули из него стремительным потоком. Говоря со мной, Моуди раскачивался на каблуках, стреляя полуприкрытыми глазами из стороны в сторону. За какие-то считаные секунды он улыбнулся, поморщился, покачал головой, почесал кадык и шмыгнул носом. Диссонирующая симфония нервного тика и ужимок. Таким я его еще не видел, но я читал заключение Ларри Дашхоффа и имел представление о том, что происходит.
– Извините. Не сейчас.
Я оглянулся, но на стоянке мы были одни. Здание суда задней стеной выходит на тихий переулок в запущенном районе. Единственным признаком жизни была тощая дворняжка, тычущаяся мордой в некошеную траву на противоположной стороне улицы.
– О, ну же, док! Просто дайте мне высказать пару слов, выяснить кое-какие важные вопросы, как говорят крючкотворы. – Его речь набирала обороты.
Я отвернулся от него, но его сильная загорелая рука сомкнулась у меня на запястье.
– Мистер Моуди, пожалуйста, отпустите меня, – заставляя себя сохранять спокойствие, произнес я.
Моуди ухмыльнулся:
– Послушайте, док, я просто хочу поговорить. Изложить свое дело.
– Никакого дела нет. Я ничем не могу вам помочь. Отпустите мою руку.
Он крепче стиснул мне запястье, однако напряжение никак не отразилось у него на лице. Это было вытянутое лицо, высушенное солнцем, со сломанным приплюснутым носом посередине, тонкими губами и чрезмерно большим подбородком – так накачать челюсти можно, постоянно жуя табак или скрежеща зубами.
Убрав ключи от машины в карман, я попытался разжать пальцы Моуди, сжимающие мне руку, однако его сила была феноменальной. Это также вписывалось в общую картину, если мое предположение соответствовало действительности. Казалось, его рука приварилась к моему запястью, и мне уже становилось больно.
Я оценил свои шансы в драке: мы с Моуди были одного роста и примерно одного веса. Долгие годы обращения с тяжелыми пиломатериалами обеспечили ему некоторое преимущество по части физической силы, однако я в свое время довольно прилежно занимался и помнил несколько приемов. Можно будет с силой наступить ему на ногу, оттолкнуть и уехать прочь, пока он будет корчиться на асфальте… Я со стыдом прервал эти мысли, указав себе на то, что для меня абсурдно драться с Моуди. Этот человек сейчас на взводе, и если кто-то и способен помочь ему снять напряжение, то только я.
Я опустил свободную руку.
– Хорошо. Я вас выслушаю. Но сначала отпустите меня, чтобы я мог сосредоточиться на том, что вы говорите.
Моуди обдумал мои слова, и его лицо растянулось в усмешке. Зубы у него были гнилые, и у меня мелькнула мысль, почему я не обратил на это внимания во время экспертизы, но тогда он был другим – угрюмым и подавленным, все время молчавшим.
Моуди отпустил мою руку. В том месте, где он ее держал, рукав стал грязным и теплым.
– Я вас слушаю.
– Ладно, ладно, ладно. – Голова у него по-прежнему тряслась. – Просто должен поговорить с вами, док, показать, что у меня есть кое-какие планы, объяснить, что эта стерва обвела вас вокруг пальца, как в свое время обвела меня. В доме сейчас плохо, мои мальчишки рассказывают, что этот тип заставляет их вести себя так, как он скажет, а она не вмешивается, говорит, так и надо, так и надо. Ей все по барабану, дети убирают за этим подонком, кто знает, какую грязь он оставляет после себя, он ведь ненормальный, вы это знаете? Он хочет стать хозяином в доме и все такое, а я на это скажу только «ха-ха», понимаете?
А знаете, отчего я смеюсь, док, а? Чтоб удержаться от слез, вот отчего, чтоб удержаться от слез. По своим малышам. Мальчику и девочке. Мой мальчик рассказал мне, что они спят вместе, он хочет стать папой, стать большой шишкой в этом доме, который я построил вот этими самыми руками!
Он растопырил десять узловатых, покрытых ссадинами пальцев. На безымянных пальцах у него было по серебряному перстню с бирюзой, один в виде скорпиона, другой – свернувшейся кольцами змеи.
– Вы понимаете, док, вы чуете, что я вам хочу сказать? Эти малыши – вся моя жизнь, я несу ношу, я, а не кто-то другой, вот что я сказал судье, этой сучке в черной мантии. Я ее несу. От меня, вот отсюда. – Моуди схватил себя за промежность. – Мое тело было в ее теле, когда она еще была порядочной – она еще может снова стать порядочной, понимаете, я ее беру, учу уму-разуму, наставляю на путь истинный, правильно? Но только когда рядом нет этого Конли, ни за что, ни за что, твою мать. Мои малыши, моя жизнь…
Он остановился, чтобы передохнуть, и я поспешил этим воспользоваться.
– Вы всегда останетесь их отцом, – сказал я, стараясь его успокоить, но без снисходительности. – Никто не сможет у вас это отнять.
– Точно. На все сто точно. Возвращайтесь туда и скажите этой сучке в черном, втолкуйте ей, что к чему. Скажите, что дети должны жить со мной.
– Я не могу.
Моуди обиженно надулся, словно ребенок, которого лишили сладкого:
– Идите к ней. Прямо сейчас.
– Не могу. У вас сейчас стресс. Вы не готовы заботиться о своих детях. Вы страдаете маниакальной депрессией, мистер Моуди, и вам необходимо лечиться. У вас недавно был нервный срыв…
– Я справлюсь, у меня есть план. Раздобыть жилой фургон, раздобыть лодку, забрать детей из этого грязного города, из облаков смога, отвезти их в деревню – ловить форель, охотиться, учить их выживать. Как поет Хэнк-младший [3] , сельские ребята выживут. Учить их ворошить вилами навоз и есть на завтрак здоровую пищу, подальше от таких сволочей, как он и она, до тех пор пока она не возьмется за ум, как знать, сколько еще она будет с ним вошкаться, трахаться с ним перед детьми – какой позор!
3
Имеется в виду Рэндалл Хэнк Уильямс (р. 1949), американский рок-музыкант, сын легенды кантри Хэнка Уильямса (старшего).