Аналогичный мир

Зубачева Татьяна Николаевна

— Кто? — он резко приподнялся на локте, перехватывая чужую руку, и похолодел: в его ладони как в клешне зажата маленькая детская кисть. — Алиса? Зачем?

— Эрик, — Алиса, чтобы не упасть, держалась за его плечо. — Не уходи, Эрик. Ты из-за меня уходишь, да? Что я тебя не слушаюсь? И конфеты отбираю? Да? Останься, Эрик. Я слушаться буду. И… и хочешь, бери мои конфеты. Мне мама всё равно сахар в чай кладёт. Я тебя обидела, да?

Эркин слушал её быстрый как у Жени говор, но смысл слов как-то ускользал от него, хотя говорила

Алиса по-английски. Алиса вдруг шмыгнула носом, покачнулась, хватаясь за него. Он сел, и она сразу забралась к нему на колени.

— Не обижайся, Эрик. Я больше не буду. И приставать к тебе не буду. Ну, зачем ты уходишь?

На этот вопрос он может ответить.

— Я должен работать, Алиса.

— А ты здесь работай.

— Не могу. Мне надо уехать.

Если она сейчас заплачет и разбудит Женю… Везёт ему на такое… Он голый, и девчонка в его постели. В тот раз обошлось. А на этот?

Алиса обхватила его за шею обеими руками, пригибая его голову книзу, и всхлипывая зашептала ему в ухо.

— Ну, хочешь, я кукол тебе отдам. И Спотти. Останься, Эрик.

Он невольно улыбнулся и встал, держа её на руках.

— Идём, я тебя уложу. Поздно, тебе спать надо.

— Ты останешься?

Он тихо, не ступая, скользя по полу, отнес её в комнату, уложил, укрыл одеялом. Она молча позволила ему это. И только когда он неумело подталкивал под неё одеяло, повторила.

— Ты останешься?

— Я вернусь, — тихо ответил он.

Дождался, пока она заснула, и ушёл на кухню. В пять надо быть на рынке. Сколько ему осталось? Подошёл к окну. Небо тёмное, но уже отделяется от деревьев и крыш. Если сейчас лечь, недолго и проспать. Ладно, доберёт своё там.

Эркин прошёл в кладовку, скатал и убрал постель. Нащупал и подобрал шпильки. Четыре. Вроде, у Жени их пять. Он пошарил по полу ладонью. Ага, вот она. Осторожно, стараясь не шуметь, отнёс их в комнату, положил на комод и так же тихо вернулся. Пока они спят, он соберётся. А оденется перед самым выходом. Собственная нагота никогда не смущала его, а прикосновение свежего воздуха к коже было только приятно. Так, хлеба на дорогу. Сушки? Женя ему полсвязки отложила, не меньше. Ладно, будет что погрызть. Он налил во флягу холодного чая, завинтил колпачок. Андрей сказал, что это армейская. Правда, удобно. Ремешок, правда, чиненый, но ничего. Хлеб и сушки в тряпку и в мешок. Ещё ломоть ему сейчас.

Окно стремительно светлело. Эркин налил себе чаю, с наслаждением выпил холодную горьковатую жидкость с чёрным посоленным хлебом. Ну вот, пора. Он вернулся в кладовку, быстро оделся. Вышел в кухню. Флягу через плечо, мешок с привязанной курткой на спину. Повернулся к двери и вздрогнул. Женя?!

— Я разбудил тебя?

— Нет.

Осунувшееся лицо Жени с кругами под глазами и вспухшими губами… У него сжалось, заныло сердце.

— Сядь.

Он послушно опустился на табуретку, и она села напротив

него, положив руки на колени. Она молчала, и её лицо было строгим и каким-то… торжественным. Но вот она улыбнулась и ответила на его невысказанный вопрос.

— Перед дорогой надо посидеть и помолчать. Ну вот…

— Да, — вдруг заторопился он, — я забыл совсем. Эти деньги. Ну, я как вперёд заплатил, за три месяца, — он неуверенно улыбнулся, — чтобы койка за мной осталась. Чтоб другого жильца не взяли.

— Хорошо, — она улыбнулась его неумелой шутке. — Койка за тобой. Другого жильца не возьму.

Он подошел к двери, взялся за ручку и обернулся.

— Я вернусь, Женя. Я… я хочу вернуться.

— Я буду ждать, — просто сказала Женя. — До свиданья, Эркин.

— До свиданья, — ответил он по-русски.

До свидания. Ну да, свидание. Конечно, они увидят друг друга. Эркин вслепую нашарил дверь, чувствуя, что ещё минута, и он уже не сможет уйти, и выскочил на лестницу.

Он быстро шел, почти бежал по пустым спящим улицам. И только уже подходя к рынку, проморгался от набегавших на глаза слёз.

У чёрной полуобгоревшей коробки рабского торга было пусто. Эркин подошёл к стене, сбросил мешок с курткой и сел рядом…

— Ты что, ночевал здесь?

Эркин вскинул глаза. Андрей! С мешком, курткой. Только фляги не видно, в мешок, что ли, запрятал?

— Проспать боялся. Долго ещё?

Андрей зевнул.

— Полчаса, — сбросил мешок и сел. — У хозяйки будильник брал. Шумела. Я говорю ей, на одну ночь, да за такие деньги, ты мне не будильник ржавый, а что и получше можешь… Я ж ей за три месяца отдал, и за хранение. А ты как?

— Так же, — Эркин прислонился затылком к стене, подставив лицо рассветному ещё не жаркому солнцу. — А ну как не придёт он?

— Беляк-то? А и хрен с ним. Деньги-то у нас останутся. А флягу убери лучше.

— И то так, — Эркин быстро переложил флягу в мешок.

Андрей сел рядом, и они стали молча ждать.

Джонатан Бредли бросил карты на стол и потянулся.

— Всё, хватит.

Его партнёр собрал колоду и стал лениво тасовать.

— Что я люблю в тебе, Джонни, так это умение кончать игру. А ведь ты азартен.

— Любому коню нужна узда, Бобби. А уж азарту… Но мне, и в самом деле, пора.

— Пора так пора. С тобой я просто играю. Отдыхаю.

— И не злишься на проигрыш? — Джонатан хмыкнул с недоверчивой насмешкой. — Расскажи кому другому.

— Я возьму своё в следующий раз, — рассмеялся Бобби.

— И с другими, Бобби.

— Само собой, мы же друзья, Джонни. А где твои парни?

— Уже не мои. Я расплатился с ними, и пусть отдыхают.

— Но сюда ты их не привёз.

— А зачем? — улыбнулся Джонатан. — Они тебе нужны?

— Уже нет, — улыбнулся Бобби и небрежно спросил. — И где ты их оставил?

Столь же небрежно Джонатан ответил.