Аналогичный мир
Шрифт:
Её глаза стали такими грустными, что у него перехватило дыхание. Он знал один способ утешения, и больше ничего не мог сделать. Он обнял её за плечи и притянул к себе, целуя мокрые щёки и глаза. Её губы ответили ему, и уже смелее она тоже гладила и обнимала его. И вдруг вопрос, от которого его будто током тряхнуло.
— Ой, ты прости меня, я даже не спросила. А тебя как зовут?
Он убрал руки и откинулся на спину.
— Я не то спросила, да? Но ведь у каждого человека есть имя.
«У человека, а я раб!» — кричал он про себя, а губы его сами, без него уже выговаривали.
— У раба нет имени.
— Но
— По номеру.
— Номеру? — удивилась она.
— Да.
Он высвободил из-под неё правую руку и показал ей питомничную татуировку чуть выше запястья. Она задумчиво дотронулась пальцем до чёрных цифр.
— И друг друга тоже по номерам?
Он молча отвернулся.
— Извини, — её рука всё ещё лежала на его запястье. — Я не хотела обидеть тебя. Но… но как мне тебя называть?
И после всего, что было между ними, он не стал ей лгать. Она русская, она другая, не леди, не белая, ей… он может, хочет довериться, она не предаст. И как же неожиданно легко выговорилось то, что до сих пор он ни разу, никогда не произносил вслух.
— Эркин. Меня зовут Эркин.
— Эркин, — повторила она и прижалась к нему. — Эркин, милый.
Он не понял, но подыграл.
— Же-ня, ми-лий.
— Нет, — засмеялась она. — Милый это мужчина, а женщина милая.
— Ми-лай-а, — повторил он.
А она весело объяснила.
— Это по-русски. То же, что по-английски dear.
Он кивнул и сделал то, чего он в жизни себе не позволял, зная, чем это может обернуться: поднял руку к её лицу и очень осторожно провёл по нему кончиками пальцев, обводя линии скул и рта.
— Милая, — повторил он ещё раз новое слово.
Она не обиделась на него, а засмеялась, и он легко поднялся навстречу её смеху, сел на постели напротив неё. Она смотрела на него, и улыбка ещё на губах, а глаза стали тревожными. Он улыбнулся ей. Он знал силу своей улыбки. И протянул ей руки ладонями вверх. Помедлив, она тоже села и положила свои ладони на его.
— Ещё?
— А… а тебе не трудно?
Он засмеялся, замотал головой так, чтобы волосы рассыпались прядями.
— С тобой нет.
Он не лгал ей. Это и в самом деле было так. Она поверила, но, подаваясь к нему, спросила.
— А больно не будет?
— Это только в первый раз больно, — объяснил он и пообещал, — я постараюсь, чтоб не было.
— Всё равно страшно, — вздохнула она. — Только ты мне говори, что делать.
— Скажу, — кивнул он.
Но говорить, особо не пришлось. Она ловила его движения и подстраивалась под них. Он только чуть подправлял ей руки. И уже её губы скользили по его лицу и груди. И она помогла ему войти, только на мгновение, вздрогнув в ожидании боли. И, уже играя, он, обхватив её, перекатывался по широкой кровати. Она смеялась, и её волосы опутывали их, и её радость была и его радостью. Никогда с ним такого не случалось. Он что-то говорил ей и не слышал себя, ничего не слышал, кроме блаженного звона в ушах. А потом звон прошёл. Они лежали рядом, и он увидел её лицо и болезненно сощуренные глаза.
— Тебе свет мешает? — сообразил он. — Выключить?
— Да, пожалуйста, — попросила она.
Он встал, и его шатнуло: пол раскачивался батудом. Однако, выложился он… как ни в жизни. Он выключил верхнюю лампу, и в сразу обрушившейся темноте услышал её голос.
— Ой, темно как!
Это, конечно, ему раньше надо было сообразить и переключить на ночник. Он включил лампочку-грибок на столе, и мягкий розовый сумрак был так приятен после белого верхнего света.
— Так хорошо?
— Да, спасибо.
Он сел на край кровати. Кабина уже не раскачивалась, но ощущение зыбкости ещё держалось.
— Устал? — угадала она, — ты ложись, отдохни, — и вздохнула. — Попить бы сейчас, правда?
— Правда, — кивнул он. — А ты закажи.
— Чего?
— Что хочешь, — пожал он плечами. — Воды, вина…
Она напряжённо свела брови, о чем-то думая.
— Но… но у меня осталась всего пятёрка. Что на нее можно заказать?
Пять зелёненьких… он усмехнулся.
— Два апельсина. Если очень маленькие, то три.
— Всё равно, — вздохнула она. — Ты возьми в сумочке…
Он молча встал и принес ей сумочку, а на её удивлённый взгляд скупо объяснил.
— Нам запрещено это. Я могу только передать деньги и заказ.
Она быстро закивала, завозилась. Он отвернулся. Заглядывать в сумочки и кошельки спальнику ни под каким предлогом нельзя.
— Вот, возьми, — она протягивала ему старенькую, в заломах, с подклеенным уголком бумажку. — Попроси два больших.
Он молча кивнул и снова встал. Связь с кухней у углового стеллажа. Он нажал кнопку вызова и приготовился ждать, но откликнулись сразу.
— Сорок седьмая, слушаю.
Он не узнал голоса, но это ничего не меняло.
— Сорок седьмая, два больших апельсина.
Пока говорил, его пальцы вслепую нашли картонный патрончик, скатали и заложили в него деньги, и сбросили патрончик в отверстие под кнопкой.
— Сорок седьмая, принято. Ждите.
Он обернулся к ней. Она полулежала на боку и смотрела на него. Сумочка валялась на полу.
— Сейчас принесут, — улыбнулся он.
И она улыбнулась в ответ. Он, уже не спрашивая разрешения, подошёл и забрал сумочку, положил на столик.
И как раз в двери приоткрылось окошко, и он принял два холодных скользко-пупырчатых шара. И было так нестерпимо приятно нести их, ощущая, как от ладоней по телу идет волна холода.
— Вот, — протянул он их ей.
— Чур, мне этот, — засмеялась она, указывая на левый. — А очистить есть чем?
— Я очищу.
«Мне этот», — значит другой ему? И так легко и естественно это у неё получилось, что ему даже и не удивительно. Просто, иначе она не может. Её тело влажно блестело, а розовый свет притемнял кожу. И ела она… так, что смотреть на неё было приятно, без этой глупой жадности или смакования напоказ, когда раба дразнят недоступной едой. Нет, ему грех жаловаться, его угощали, не всегда, но достаточно часто. Но… но давали доесть, допить, а вот так, как она сделала, — никогда. От корок в кабине запахло свежестью. И так же пахли её руки, когда она потом перебирала его волосы и гладила ему брови, и от этой немудрёной ласки сжималось сердце. А ночь уже кончалась. Он чувствовал это. По шуму из-за стен, по себе самому, потому что чувство смены у спальника вернее любых часов. И наступил тот миг, когда это почувствовала и она. Они лежали, обнявшись, и в этом полусне-полуяви он ощутил, как просыпается её тело. Она мягко потянулась, высвободила руки и отбросила волосы. Он ждал, хотя ждать уже было нечего.