Аналогичный мир
Шрифт:
— Интересно, Милли, сколько они провозятся с пристройкой?
— Ну, завезти товар мы успеем.
— Хотелось бы открыть к Дню Матери.
— Ты думаешь, цветных это волнует?
— Милли, посмотри на Нанни и Бьюти. Вспомни, когда мы купили Бьюти, как изменилась Нанни. Она даже придумала Бьюти отца и рассказывала мне, да и тебе, Милли, о своих приключениях с неким, — Лилиан с удовольствием рассмеялась, — гостившим у нас джентльменом. Она даже забыла, что родила всего однажды от дядюшкиного кучера-черныша и то мёртвого мальчика. Десятая дочь — дочь по закону. Мы даже не говорили ей ничего, вспомни. Она сама спросила,
— Да легковерие цветных, Лилли, меня иногда изумляет. Они готовы верить всему, что скажет им белый.
— Не думаю, чтобы этот индеец был столь же легковерным.
— Но индейцы вообще сильно отличаются от негров. И ты заметила, он отвечает только на прямые вопросы. И то не на все. Отмалчивается он неплохо.
— А белый отшучивается. Они стоят друг друга, Милли.
— Да, разговорить их трудно. Да и стоит ли? Если они действительно живут у кого-то в белых кварталах, мы и так всё скоро узнаем.
— Ты знаешь, Милли, я думаю, Бьюти сможет узнать побольше. От неё они так таиться не будут.
— Как знаешь, Лилли. Но посмотрим.
— Конечно.
Лилиан допила кофе, Миллисент заботливо накрыла сервиз и остатки пирожных вышитой салфеткой.
— Позвони Нанни, — попросила она. — Пусть уберёт. Я оставила пирожных.
— Да, конечно, — закивала Лилиан, — пусть побалует Бьюти.
О бале они не говорили. Миллисент дала сестре полный отчет ещё утром. Самое главное — знакомство с комендатурой — было сделано, как они любили: изящно и ненавязчиво.
Женя проснулась ночью от странного чувства. Что-то менялось. Не в ней, в окружающем. Что? Дождь? Нет. Она осторожно, чтобы не разбудить Эркина и Алису, села на кровати. В комнате было темно и тихо, тёплой сонной тишиной. Но что-то же разбудило её. Что? Это не опасность. В этом незримом и неслышном изменении не было ничего тревожного. Нет, страх она узнавала в любом обличье, это что-то другое. Какое-то напряжение в воздухе. И не снилось ей вроде ничего такого…
Женя осторожно встала. Чуть было не пошла привычным путём мимо печки, но вовремя вспомнила и остановилась, едва не наступив на Эркина. Слава богу, кажется, не разбудила. Глаза уже привыкли к темноте, и она благополучно обогнула стол и вышла на кухню. На ощупь нашла ведро с водой и напилась прямо через край. Алису она за это ругает, а сама…
Прежнее напряжение не отпускало. И она осторожно отогнула расправленную Эркином штору. Бело-голубой лунный свет ударил её так, что заломило глаза. Луны не видно, она по другую сторону дома, но здесь всё залито этим светом, каждый камушек виден. И что же это с ней такое? Нет, надо лечь спать, завтра, а может уже и сегодня на работу. Надо ни на что не обращать внимания и лечь спать. Всё-таки балы выбивают из равновесия. Такое нарушение привычного ритма… И тут же стало смешно. Балы! Как будто их у неё было много! Нет, тогда бы они определяли ритм. Нет, надо заставить себя. Не девочка, слава богу, мать семейства.
Какой-то звук заставил её приникнуть к окну. Что это?! Не ветер, не шаги, не… словно кто-то неслышно, неощутимо, заметно только для неё, прошёл мимо дома… И тут она поняла и с трудом сдержала смех. Ещё отец говорил: «Время идет неслышно, но его можно услышать. Один раз весну, один раз лето, один раз осень. Только
Женя тщательно расправила штору и пошла в комнату. Подошла к Алисе. Она ничего не видела, но знала, что Алиса, конечно, разметалась во сне, и не ошиблась. Алиса только сонно вздохнула, когда Женя укрыла её. Прислушалась к дыханию Эркина. Спит. Как же он устал, если её шаги не разбудили его. В бреду лежал, а отзывался на каждое её движение. Пусть спит. Женя подошла к своей кровати и легла, натянула на плечи одеяло. Тёплый мягкий кокон, убежище от всех превратностей мира…
Эркин проснулся, когда Женя ещё сидела на кровати. Он слышал, как она прошла на кухню, возилась там с окном… Женя легла, и он осторожно перевёл дыхание. Изображать спящего бывает трудно. Что-то встревожило Женю? А может, ей просто захотелось пить. В полнолуние плохо спится. Да ещё и весна. Он лёг поудобнее. Тело ломит уже меньше, не так, как в первые дни, и всё равно, поворочаешься, пока хорошо не ляжешь. Стоит закрыть глаза, и стояки, доски, блестящая на солнце бело-жёлтая древесина… Он попробовал расслабиться, как когда-то, в паласной камере. Вроде удалось. А теперь спать. Женя затихла. Спит. Можно и ему… спать… встать надо пораньше. А то Андрею придётся в одиночку начинать…
Женя ещё раз прислушалась. Уже сквозь сон снова услышала — да, это ей не почудилось. Вот оно опять. Осторожные вкрадчивые шаги времени…
…Он пошёл провожать её. Нет, они просто гуляют. Весенний прохладный парк, голубеющее небо и матовые луны фонарей. Хэмфри ведет её под руку, властно прижимая её локоть к своему боку.
— Вы волшебница, Джен. Я ещё не встречал такой.
— Вы это всем говорите, Хэмфри? — смеётся она. — Или выборочно?
— Только вам. Ведь это правда.
— Спасибо.
— Это я должен благодарить вас, Джен.
Нет, она понимает, насколько это банально и избито. Тем более в устах Хэмфри Спенсера Говарда, богача и красавца, отпрыска одного из лучших семейств Империи. Скольким он это говорил, и все ему верили. Верит и она. Она всё понимает, но хочет верить и верит. Он ведёт её по парку студенческого городка так уверенно, будто он здесь хозяин, а она гостья. А ведь это она… нет, Хэмфри везде и всегда хозяин.
— Правда, красиво, — она пытается поддерживать светский разговор, когда они выходят на смотровую площадку над рекой.
— Вы лучше.
Обсаженная клёнами площадка пуста. Под деревьями густая тень, ещё ночная, непроглядная, а на площадке уже серый предрассветный сумрак. Отсюда действительно открывается очень красивый вид, но Хэмфри не даёт ей выйти из-под деревьев. Его руки не грубо, но властно разворачивают её, и она сжата его объятиями. Руки у него такие сильные, что все её попытки освободиться сводятся к какому-то жалкому трепыханию. Рот Хэмфри приникает к её рту, его губы сильнее. Своим ртом он открывает её рот, так что соприкасаются зубы, и она вдруг ощущает чужой твёрдый язык, раздвигающий её зубы, проникающий внутрь, толкающий её язык куда-то назад. Ей трудно дышать, она крутит головой, но его губы словно присосались к её рту, а сильные руки приподняли её, она упирается ладонями в его грудь, тщетно пытаясь отстраниться, но он сильнее. Подкашиваются ноги, она на грани обморока, когда он отпускает ее.