Анархия и Порядок

Бакунин Михаил Александрович

Такая большая политическая умеренность необходимо должна была сопровождаться или скорее даже являться верным симптомом большой медленности в интеллектуальном и социальном развитии нации. И в самом деле, мы видим, что за весь тринадцатый век немецкий ум, несмотря на большое торговое и промышленное движение, несмотря на все материальное процветание немецких городов, не произвел решительно ничего. В тот самый век в школах Парижского университета, невзирая на короля и папу, проповедовали уже доктрину, смелость которой привела бы в ужас наших метафизиков и наших теологов. Эта доктрина утверждала, например, что мир, будучи вечным, не мог быть сотворенным, и отрицала нематериальность душ и свободную волю. В Англии мы видим великого монаха Роджера Бекона, предшественника

современной науки и действительного изобретателя компаса и пороха, хотя немцы и хотели бы приписать себе это полезное изобретение, без сомнения, для того, чтобы опровергнуть известную пословицу. В Италии родился Данте. В Германии – полнейшая интеллектуальная ночь.

В шестнадцатом веке Италия обладала уже великолепной национальной литературой: Данте, Петрарка, Боккацио; и в области политической – Риенции и Мишель Ландо, рабочий-чесальщик, хоругвеносец во Флоренции. Во Франции коммуны, представленные в Генеральных Штатах, окончательно определяют свой политический характер, поддерживая королевство против аристократии и папы. Это также век жаккерии, первого деревенского восстания Франции, восстания к которому искренние социалисты не будут испытывать, конечно, ни презрения, ни тем более ненависти буржуа.

В Англии Джон Виклеф, истинный инициатор религиозной реформации, начинает свои проповеди. В Богемии, славянской стране, составляющей, к сожалению, часть Германской империи, мы сталкиваемся в народных массах, среди крестьян, с интереснейшей и симпатичнейшей сектой Братцев, осмелившейся выступить на борьбу с небесным деспотом, встав на сторону Сатаны, этого духовного главы всех прошлых, настоящих и будущих революционеров, истинного виновника – по свидетельству Библии – человеческого освобождения, отрицателя небесной империи, как мы являемся отрицателями всех земных империй, творца свободы, того, кого Прудон в своей книге о Справедливости приветствовал с красноречием, исполненным любви. Братцы подготовили почву для революции Гусса и Жижки. Наконец, швейцарская свобода родилась в том же веке.

Бунт немецких кантонов Швейцарии против деспотизма Габсбургского дома – явление, столь противное национальному духу Германии, что необходимым, непосредственным последствием его было образование новой швейцарской нации, крещенной во имя бунта и свободы и как таковой отделенной отныне непреодолимым барьером от Германской империи.

Немецкие патриоты любят повторять словами знаменитой пангерманской песни Арндта, что «их отечество распространяется повсюду, где звучит немецкая речь, воспевающая хвалу Господу Богу».

So weit die deutsche Zunge klingt, Und Gott im Himmel Lieder singt.

Если бы они хотели скорее считаться с истинным смыслом их истории, нежели с вдохновениями их всепожирающей фантазии, они должны были бы сказать, что их отечество распространяется повсюду, где существует рабство народов, и перестает быть там, где начинается свобода.

Не только Швейцария, но и города Фландрии, хотя и связанные с немецкими городами материальными интересами, интересами возрастающей и процветающей торговли, и несмотря на то, что они принимали участие в Ганзейской лиге, стремились, начиная с того века, все больше отделиться от Германии под влиянием этой самой свободы.

В Германии на протяжении всего этого века среди возрастающего материального процветания – никакого ни интеллектуального, ни социального движения. В политике только два события: первое – декларация принцев Империи, которые, увлеченные примером королей Франции, объявили, что Империя должна быть не зависимой от папы и что императорское достоинство исходит от одного Бога; второе – учреждение знаменитой Золотой Буллы, которая окончательно организует Империю и решает, что отныне будет существовать семь принцев – избирателей в честь семи золотых светильников Апокалипсиса.

Вот, наконец, мы подошли к пятнадцатому веку – это век Возрождения. Италия в полном расцвете. Вооруженная философией, обретенной в Древней Греции, она разбивает тягостную тюрьму, в которой католицизм на протяжении десяти веков держал заключенным человеческий ум. Вера падает, возрождается свободная мысль. Это сверкающая и радостная заря человеческого освобождения. Свободная почва Италии покрывается свободными и смелыми мыслителями. Сама Церковь становится языческой. Папы и кардиналы, пренебрегая святым Павлом ради Аристотеля и Платона, проникаются материалистической философией Эпикура и, забыв христианского Юпитера, служат лишь Вакху и Венере. Впрочем, это не мешает им время от времени преследовать свободных мыслителей, увлекательная пропаганда которых грозит уничтожить в народных массах веру в этот источник папского могущества и доходов. Пламенный знаменитый пропагандист новой веры, веры человеческой, Пик де Мирандоль, умерший таким молодым, особенно навлекает на себя громы Ватикана.

Во Франции и в Англии – затишье. В первой половине этого века – постыдная, глупая война, раздутая честолюбием королей и глупо поддержанная английской нацией, – война, которая откинула назад на целый век и Англию, и Францию. Как ныне пруссаки, англичане пятнадцатого века хотели разрушить, подчинить Францию. Они даже овладели Парижем, что не удалось еще до сих пор немцам, несмотря на все их желание [112] , и сожгли Жанну д'Арк в Руане, как немцы вешают ныне вольных стрелков. Они были наконец изгнаны из Парижа и из Франции, что случится, будем надеяться, и с немцами.

112

Эти страницы были написаны между 11 и 16 февраля 1871 г. – Дж. Г.

Во второй половине пятнадцатого века во Франции мы видим зарождение истинного королевского деспотизма, укрепленного этой войной. Это – эпоха Людовика XI, грубого бурбона, который стоит один Вильгельма I с его Бисмарком и Мольтке, это – основатель бюрократической и военной централизации Франции, создатель государства. Он еще снисходит иногда до того, чтобы опереться на корыстные симпатии своей верной буржуазии, которая с удовольствием любуется, как ее добрый король сносит столь надменные и гордые головы ее феодальных сеньеров. Но чувствуется уже по манере его обращения с нею, что, если она не хотела бы его поддерживать, он сумел бы заставить ее. Всякая независимость – дворянская или буржуазная, духовная или телесная – ему одинаково противна. Он уничтожает рыцарство и учреждает военные ордена – в этом выражается его попечение о дворянстве. Он облагает свои любезные города сообразно своему капризу и диктует свою волю Генеральным Штатам – такова при нем свобода буржуазии. Наконец, он запрещает чтение сочинений авторов-материалистов, не допускающих реальности отвлеченных идей, и приказывает чтение ортодоксальных мыслителей, защищающих реальное существование этих идей, – такова свобода мысли. И что же! Несмотря на столь тяжкое давление, во Франции в конце пятнадцатого века появляется Рабле, глубоко народный галльский гений, преисполненный духа человеческого бунта, характеризующего век Возрождения.

В Англии, несмотря на ослабление народного духа – естественное последствие постыдной войны, которую она вела с Францией в течение всего пятнадцатого века, – ученики Виклефа пропагандируют доктрину своего учителя, несмотря на жестокие преследования, жертвами коих они становятся, и подготовляют таким образом почву для религиозной революции, которая вспыхнула сто лет спустя. В то же время путем индивидуальной, неслышной невидимой и неуловимой, но тем не менее очень живучей пропаганды в Англии, как и во Франции, свободный дух Возрождения стремится создать новую философию. Фламандские города, ревнивые к своей свободе и сильные своим материальным процветанием, входят целиком в современное аристократическое и индивидуальное развитие, еще больше отделяясь благодаря этому от Германии.