Анархия non stop
Шрифт:
Он смотрел короткий фильм все чаще. Не ходил к телефону. От гонораров и поздравлений отказывался. В последнюю свою неделю отрывался от экрана только для еды, сна, естественной нужды. Впрочем, и эти необходимости все серьезнее его раздражали, казались навязчивой зависимостью. «Политика манипуляций поведением не заканчивается на площади, в офисе или в цехе, настоящий конфликт простирается дальше, на твой сон и в твою постель», — говорил доктор за двадцать лет до своей смерти. Обнимая другого, вы стремитесь преодолеть отчуждение, но вас пытается разлучить третий. Этот третий, нежданный гость, чужой, бывает очень разным, от сексуального конкурента до генерала, следящего за призывом. Так получается, этот третий, которого вы не хотите, всегда выгоден машине, которая ждет вас, он — вечный агент корпоративной
Возможный уровень технологий позволяет довольно легко справиться с большинством проблем, преподносимых обществу как «проклятые», «неразрешимые», «онтологические». Они действительно онтологичны, но только в том смысле, что без них капитализм утратит оправдание и основу. Корпорации применяют технологии строго определенным образом, так, чтобы постоянно поддерживалась необходимость для осуществления централизованной власти, уровень напряжения, позволяющий контролировать общество.
Зрение серьезно страдало от непрерывных просмотров, доктор поперек строчек записывал наблюдения в дневник.
Инстинкт, породивший производство, будет похоронен под тяжестью результатов этого производства. Ни одна репрессия не достигает цели и, оттягивая заключительную дуэль человека с историей, лишь усугубляет кошмар финала, предчувствование которого откладывается, как ил, в массовом подсознательном кастрированного большинства. Большинство не может избавиться от обреченности, предчувствует апокалипсис, но, пока он не наступил, делает неизбежный «конец света» главным источником сегодняшней власти, приемом массовой кастрации. Машина власти навязывает себя как машина, отодвигающая конец мира.
Супермаркет воздвигнут на фундаменте из чего-то, медленно, необратимо превращающегося в динамит. В супермаркете можно приобрести все. Остается ждать, пока какой-нибудь вздорный ребенок или люмпен без будущего, какой-нибудь Бивис или Бат-Хэд, украдет детонатор с полки. За ним следит парализованная страхом охрана. Он виден ей на экранах, в уголках которых буквы: СNN, ВВС, ОРТ, НТВ, И Т.Д. Его можно было бы задержать на выходе, но он не собирается выходить, используя краденый детонатор прямо здесь, ввинчивая его в пол супермаркета. Грозовой разряд знания поражает почву. Земля и небо встречаются в революционном соитии. Бунт становится делом элементарной гигиены для каждого.
Деколонизация — дело всех. Колониальное состояние больше не определяется способом и уровнем доходов или образования. В условиях планетарного капитализма определяющим признаком колониальности становится уровень вашей зависимости, степень отношения к вам, как к ребенку, к пациенту, к дрессированному тарзану, освоившему роль. Осознание этой зависимости направляет ваше прямое, освобождающее действие. Чувствование этой зависимости становится волей к действию, силой для радикального, несанкционированного окружающими поступка. Инфантилизм, на котором спекулирует капиталист-колонизатор, выжигается изнутри человека его ежедневным революционным деланием. Родовая травма преодолевается борьбой с диктатом «обстоятельств», инспирированных корпорациями и их агентами. Колония — общий диагноз для всех пациентов. Колония — способ угнетения, делающий пациента одномерным, плоским, проходящим сквозь прутья штрих-кода, влезающим в щель банкомата или в дисковод социального футуролога. Колонизация — повсеместное положение людей, синоним социальной кастрации. Но социальная кастрация, в отличие от физической, обратима. Переворачивая все стандарты и правила глобального транснационального капитализма, повсеместного колонизатора, мы получаем глобальный транснациональный анархизм, повсеместного партизана. Например, переворачивая культ реальной экономики, т.е. сферы, обучающей брать у других, чтобы пользоваться самому, мы обнаружим обратные приоритеты реального творчества, т.е. деятельности, обучающей давать другим, чтобы избавить себя от лишнего. И так в любом вопросе, главное при таком анализе — научиться отличать реальные приоритеты глобального капитализма от мнимых, декларируемых, никем не исполняемых гуманистических обрядов, позаимствованных у предыдущей, уже не существующей культуры просвещения.
Первый ангел вострубит, когда прибавочной стоимости не хватит, чтобы оплатить непроизводительный труд. Доктор соглашался на кровь, понимая, что имеет дело с менструальной кровью революционных ситуаций истории. Система с помощью рынка потребностей тщетно пытается обеспечить занятость без реальной работы. Доктор соглашался на ужас, ведь этот ужас необходим, чтобы испугать бескрайнюю плоть истории, заставить ее пережить первичную родовую травму и тем избавиться от ярма смерти.
Завтрашний ад пока сосредоточен в отдельных аквариумах-гетто, полигонах третьих стран — Курдистане, Сомали, Сербии, Боснии, Чьяпасе, а также в частных обиталищах тех, кому «не повезло». Завтра «не повезет» всем, кто связывал свои надежды с социализированным (кастрированным) большинством, всем, кто планировал что-то, кроме крушения системы. Инфернальные фрагменты «социального ада», трудно поддающиеся коммерческой ретуши, сообщают нам о системе больше, нежели остальные павильоны цивилизации. Демократия скрывает от клиента цену предлагаемых выгод и удобств. Это лекарство, побочный эффект которого гораздо сильнее основного, это — смерть. Военно-промышленная индустрия смерти требует заказа, диктатура закона требует жертв, временные промежутки между конфликтами делаются все незаметней, а число беспокойных зон растет.
Рациональная машина добывает иррациональное из нас, как нить из гусениц-шелкопрядов, и тем самым технология, а не человек, вступила на путь самообожения. Машина — испытующая инстанция. «Бог из машины» больше не драматургический термин, но нечто гораздо более хищное и конкретное. Если вы собираетесь занять место в иерархии глобального капитализма, то обязательно встречаете на дороге электронного сфинкса, который тестирует вас, спрашивает, проверяет. С ним не получится договориться, объяснить, ответить метафорически. Сфинксу не нужна ваша уникальность, он выясняет вашу пригодность, скорость вашей приспосабливаемости. Он конкретен и безжалостен, как и тот, кто послал его, — глобальный капитализм. Машина спрашивает, предварительно заштопав вам рот. Не дождавшись членораздельности, машина отвечает за вас сама. Если вас взяли на службу, это самый опасный вариант из возможных.
Доктор очень рассчитывал на «полуцивилизованные» или «недодемократические» народы, на всех, кто сохранил свою «barbororum libertas», кто одержим инстинктивной ненавистью к долларовой отраве, кто не сдал еще своих мифов, будь то индейский «хранитель», исламский «боевик», приднестровский «партизан», камбоджийский «кхмер», берлинский «автоном». Новый, имеющий право жить в новом веке герой рождается в «отстающих» регионах планеты или внутри агрессивной контркультуры центровых мегаполисов. Духовным кастратам, лакеям мондиализма, агентам смерти, выдавшей себя за свободу (свободные нации не ставят свободе статуй), удается пока успокоить всех — водометами и спецназом, напалмом и «думающими» ракетами, собачьими консервами и МТV. Сквоттеров и зеленых, начинавших с опасных идей доктора, превратили в дешевый бродячий цирк для не пробившихся на настоящую сцену.
Но пока продолжается шоу, продолжается сопротивление. Тело не уживается с машиной хотя бы потому, что оно — обиталище души, т.е. единственного, нерасчленимого на цифровые коды.
«Не знаю, будет ли мой пессимистичный диагноз столь же очевидным и безысходным, когда вы прочитаете этот текст», — писал доктор поперек строк в дневнике, обращаясь к нам. Современные люди и на Луне (Маркузе видел по телевизору) остались рабами транслирующей сигнал машины и продолжали возиться вокруг государственного флага.
Дата восстания скрывается провидением, проверяющим нашу верность, дата скрывается, чтобы мы сами ее назначили.
Доктор дождался. Черепахи вернулись. Фильм перестал быть фильмом, но доктор не смог поделиться ни с кем победой. В душной тьме смотрового зала он на ощупь искал выхода, и вот уже которую вечность у него не получалось. Пациенты похоронили врача в штарнбергской земле. 29.07.79 — вряд ли доктор, всегда сомневавшийся в линейности человеческого времени и предрекавший большое банкротство не одним только банкам, но и календарям, всерьез отнесся бы к таким цифрам.