Анатолий Зверев в воспоминаниях современников
Шрифт:
Известность Зверева продолжала расти. Не прекращались и насмешки. Однако и среди членов творческого Союза многие начинали пересматривать отношение к художнику. Особенно важным для них был отзыв Роберта Фалька, признанного главы пластической школы в советской живописи, более десяти лет проработавшего во Франции. Незадолго до своей смерти, видя, как молодые художники смеются над ташистскими акварелями Зверева, он сказал: «Берегите Зверева, каждое его прикосновение драгоценно».
С конца пятидесятых годов Зверев стал делать много портретов на заказ. Он поражал воображение своих заказчиков не столько самими портретами, сколько тем, как он их писал. В его жестах удивляла обезьянья цепкость. Казалось, это не он пишет картину, а через него проявляет себя какое-то подсознательное атавистическое начало. И вместе с тем напряжение творчества где-то неуловимо переходило в актёрство, граничащее с хулиганством. Во время работы Зверев стряхивал на свои картины пепел, бросал окурки, вытряхивал мусор. Пишет Зверев на чём угодно и чем угодно.
Жена одного дипломата в Москве договорилась, что Зверев напишет её портрет. Зверев встретил её опухший и небритый, однако тут же достал лезвие и кисточку для бритья. Смущённая, что он собирается при ней бриться, она подумала: «Что ж, всё же лучше поздно, чем никогда». Однако, ни слова не говоря, Зверев ткнул бритвенную кисточку в краску и начал энергично водить ею по бумаге, кое-где делая резкие штрихи бритвой.
Работает он обычно, разложив холст и бумагу на полу. Если в это время по ним пробежит кошка или собака, оставив следы лап, Зверев не только не раздражается, но говорит: «Они добавили существенные детали, которые мне самому не пришли бы в голову».
В начале шестидесятых годов в его работе наступает годичный перерыв, вызванный, быть может, нервным перенапряжением, так как все пятидесятые годы он работает исключительно много и самоотверженно. Вместе со своей женой он уезжает в Тамбовскую область, на родину своих родителей. По возвращении в Москву его живопись становится уверенней и спокойней, но в значительной степени лишается прежнего экспериментального начала и основывается на достигнутом. Видно, что Зверев теперь сознательно пытается воспроизвести ту непосредственность и детскость, которые у него раньше получались как бы «сами собой». А это не всегда удаётся. Рисунок иногда перегружается второстепенными деталями, цвет отдаёт слащавостью. Работает он теперь редко и мало. Возможно, с возрастом начинает сказываться недостаток профессионализма и культуры, о котором давно предупреждали Зверева. Впрочем, и в 1962–1966 годах он пишет несколько превосходных работ, и давать прогнозы о дальнейшем было бы неосторожно.
Итог десятилетней работе Зверева был подведён персональной выставкой, которая состоялась в 1965 году в Париже и в Женеве, в галерее Мотт, где было представлено свыше ста его работ с 1954 по 1964 год. Своим открытием выставка обязана энергии знаменитого франко-итальянского дирижёра Игоря Маркевича, русского по происхождению, чьи концерты пользуются в Москве неизменной популярностью. Поддерживая дружеские отношения с самим Зверевым, он в течение нескольких лет собирал его работы, которые впоследствии любезно предоставил для выставки.
Английские и американские газеты встретили выставку одобрительно, французские — довольно сдержанно. Живопись Зверева в целом большинство критиков охарактеризовали как «лирический экспрессионизм». Можно было бы ещё назвать её «гениальным дилетантизмом».
В Москве первая зарубежная выставка советского художника-авангардиста вызвала много толков. Слухи ходили довольно фантастические, вроде того, что Маркевич прилетел на самолёте за Зверевым и увёз его в Париж. Пробыв там два дня, Зверев затосковал и попросился обратно. Спокойнее всего к выставке и отзывам о ней отнёсся сам Зверев. Он только слегка осудил Луи Арагона за критический отзыв в «Леттр франсез».
Хотя интерес к живописи Зверева падает даже среди его друзей, в 1967 году он участвует во многих выставках, устраиваемых как советскими официальными организациями, так и частными лицами в стране и за рубежом. Его работы выставлялись на Всесоюзной выставке акварелистов в Москве, на «Выставке двенадцати» в одном из московских рабочих клубов, на выставке русской живописи из частных собраний в США и на двух выставках современной советской живописи во Франции.
Сам Зверев смотрит в будущее без страха и ведёт такой же беспокойный образ жизни, как и десять лет назад. Хотя он вместе со своей матерью имеет отдельную квартиру, дома он почти не живёт. То он снимает комнату, то уезжает в другой город, то ночует у друзей, а в тёплую погоду иногда вообще ложится спать где-нибудь на бульваре, сделав себе ложе из опавших листьев. Он привередлив в еде и скорее вообще предпочтёт не обедать, чем сесть за стол без вина или водки. Его любимые блюда: грибной суп и жареное мясо. За столом у него появляются те же обезьяньи ухватки, что и во время работы. Ест он подчас руками, а пить предпочитает прямо из бутылки. Как и в живописи, он не знает здесь чувства меры. Быть может, поэтому при росте 172 сантиметра его вес свыше 80 килограммов. Он брюнет, с непропорционально маленьким личиком и носом, «закрюченным в непонятном направлении». Он любит весёлую шутку, и подчас его стихотворные экспромты заставляют собеседников надрываться от хохота. Его любимые художники — Леонардо да Винчи, Рембрандт и Ван Гог. За исключением трактатов Леонардо да Винчи, книг он почти не читает.
Он был женат два раза, от второй жены у него двое детей, девочка шести лет и мальчик трёх.
Я встретил недавно его дочь, её зовут Вера. Хорошенькая девочка со светлыми волосами преобразилась, когда я дал ей в руки карандаш. За одну минуту она нарисовала балерину в танце. На какой-то миг я был уверен, что это рисунок самого Зверева. Между тем Зверев разошёлся с женой, когда девочке было три года, и она не видела ни одной его работы. Я показал Вере свою коллекцию. Она осталась довольно равнодушна к картинам отца.
ЗОЯ ПОПОВА-ПЛЕВАКО
Талантливый, незащищенный, странный
С Анатолием Тимофеевичем Зверевым жизнь свела нашу семью в 1954 году. На протяжении десяти лет раннего периода его творчества мне довелось соприкасаться с этим человеком — ярчайшим явлением русского изобразительного искусства послевоенных лет. Поэтому считаю своим долгом в меру возможностей записать то, что сохранила память об огромном, нараставшем впечатлении от творчества этого блестящего живописца и графика.
…Мой муж, Николай Алексеевич Плевако, был человеком разносторонних интересов. Инженер по образованию, он очень любил и хорошо знал музыку и изобразительное искусство. Одним из его друзей был Александр Александрович Румнев — человек очень яркий, талантливый и широко образованный. Мне думается, о нем необходимо сказать несколько подробнее, чтобы можно было представить, с каким человеком Толя Зверев был очень близко знаком в первые десять лет своего творчества.
Румнев и его сестра Надежда Александровна Леванович представляли собою в послевоенные годы остатки исчезавшего тогда племени потомственной московской интеллигенции.
Одним из увлечений Александра Александровича была живопись. В 1912 году он завершил профессиональное образование, будучи учеником Машкова. В это время он увлекался различными течениями в театральных и балетных студиях, которых тогда в Москве появилось великое множество. В 1920-х годах Румнев уже один из ведущих актеров Таировского Камерного театра. В 1950-х годах его творчество было связано со ВГИКом, где он преподавал движение и пантомиму. Для себя же он всю жизнь очень серьезно работал как художник-живописец. На протяжении всей жизни его близкими друзьями были семья профессора-искусствоведа Габричевского, а также Генрих Густавович Нейгауз, Алиса Коонен, Фаина Раневская. Природный талант и высокая культура позволили ему безошибочно чувствовать современное искусство и сразу по достоинству оценить талант Анатолия Зверева.