Анатомия страха
Шрифт:
– А вы-то что его выгораживаете?
– взвился следователь.
– Его адвокат защищать будет. Я вот тут навел справочки про это «Аргус», где твой протеже директором. Знаешь, кто там хозяин? Вадик Соловьев.
– Птица?
– Она самая.
– Ну и что? При чем здесь Птица?
Калистратов отшвырнул ручку, которая, прогремев по столу всеми своими гранями, свалилась на пол, в самый недоступный угол.
– А может, он и вам приятель? Как Малинину? У него, посмотрю, везде друзья-товарищи. Сначала районный следователь его покрывал…
– Между прочим, формально следователь ничего
– Сиверцев ему не родственник. А что касается просто знакомых, то это каждый сам для себя решает: отказаться или нет… Я вас, Андрей Ильич, что-то не узнаю в последнее время. Сколько мы с вами работаем, вы никогда таким не были. Вас будто подменили. Или подкупили?
Калистратов побагровел, пытаясь выдохнуть и что-то сказать. Не дожидаясь этого, Логунов вышел, громко хлопнув дверью.
Вернувшись к себе, он встретил в коридоре Боброва.
– Что, Иванушка, невесел, буйну голову повесил?
– поинтересовался полковник.
– Калистратов, - коротко ответил Логунов.
– Ну вот, приплыли. Есть вообще хоть кто-то, кто тебя устроил бы? Вы же с ним, вроде, мирно жили? Ну-ка, пойдем, пошепчемся.
Бобров привел Ивана в свой кабинет, кивнул на длинный стол для совещаний и сам сел напротив.
– Рассказывай.
Выслушав, он снял очки и, задумчиво покусывая дужку, сказал:
– Я тебя, Ваня, понимаю, но лезть в ваши взаимоотношения, сам понимаешь, не могу. Значит, он давит на Сиверцева?
– Ему, Павел Петрович, очень хочется, чтобы Сиверцев оказался виноватым. А доказательств нет.
– Если бы Бога не было, его надо было бы придумать?
– Вот-вот.
– Ладно, я поговорю с прокурором, санкции на арест без веских оснований не будет. Но задержать на трое суток я помешать не могу. А что Гончарова?
– Ищем. Иголка в стоге сена. Если бы хоть район знать. Подключили бы участковых. Знаете, сколько Гончаровых в городе? Море. По ориентировкам останавливают - все не те. Знаете, Павел Петрович, я всегда удивляюсь, когда по нашим роботам кого-то опознают.
– Ты, Ваня, прежних не видел. Которые по кусочкам собирали, - проворчал Бобров.
– Не «человек, похожий на…», а «нечто, похожее на человека». Отдаленно похожее. И находили же, опознавали. Ладно, что по Свирину?
– Ничего. Сидит дома. Вчера, правда, в банк проветрился на трамвае. Туда и обратно.
На форточку, громко чирикая, спикировал воробей. Бобров затопал, замахал руками, прогоняя незваного гостя.
– Зачем?
– спросил Логунов.
– Примета плохая, когда птица в комнату залетает. Вот чего я не понимаю, Ваня, - сказал полковник, закрывая форточку.
– Если ты прав и все дело в Гончаровой, получается неувязка. Допустим, она мстит за смерть дочери. Тогда зачем приплетать давнюю историю со Светланой Архиповой? Когда хотят просто лишить гада жизни, ну, око за око, то стреляют из кустов или покупают киллера. Когда хотят помурыжить, то дают понять: кто и за что. Чтобы знал, почему умирает. Но ведь Свирин из всех этих дел должен сделать вывод, что ему припомнили прошлое. И никто иной как друг детства Дима.
– Да, Павел Петрович, - кивнул Иван.
– Сиверцева фактически подставили. Но это можно объяснить тем, что убийца о нем не знает. Или просто не считается с тем, что подозрение падет на невиновного. Наверно, ему, то есть ей это как раз на руку. А что касается давних дел… Понимаете, Свирин Гончарову-младшую не убивал. Он просто ее бросил. Может, к наркотикам приучил, но это неизвестно. Даже если мать будет считать его убийцей, ни один суд этого не признает. И сам Свирин тоже. Он не из тех, кто на каждом шагу бьет себя пятками в грудь и вопит: «Это я во всем виноват!» А убийство, даже столетней давности, - все равно убийство. Тут другой расклад, на этом можно и сыграть. Неважно, что срок давности истек. Страх, совесть - от этого никуда не денешься. И вот когда она его доведет до белого каления, - а она его доведет, я уверен - тогда можно и о дочурке напомнить. До кучи.
– Логично, - сказал Бобров, потирая лысину.
– Тогда встает другой вопрос. А этично ли мы поступаем, мешая таким вот Робин Гудам разбираться между собой? Есть преступление, которое невозможно раскрыть. Есть вина, которую невозможно доказать. Есть преступник, которого невозможно осудить. Надеяться, что на этом или на том свете боженька его все равно накажет?
– Боженька, я думаю, действительно накажет. И на том свете, и на этом. В частности, руками таких вот Робин Гудов. А потом накажет и самих Робин Гудов. Нашими руками. Если захочет. Такой вот круговорот наказаний в природе.
– Ты, Иван, смотрю, фаталист. И пессимист.
– Нет, Павел Петрович, я реалист. А реальность - штука невеселая. По крайней мере, в человеческом понимании. Можно сделать вид, что все хорошо, но это будет неправда.
– Ты так и не решил свои проблемы?
Не в силах выдержать пристальный, хотя и сочувственный взгляд полковника, Иван опустил глаза. Бобров знал о его семейных неприятностях, но держался тактично, в душу не лез и не пытался давать советы.
– Нет, не решил, - сказал он наконец.
– Пусть все отстоится сначала.
– Может, ты и прав, - задумчиво протянул Бобров, покусывая губу.
– Главное, не перейти черту, за которой ничего сделать уже будет нельзя… Ладно, Ваня, иди работай.
Логунов открыл дверь, но, вспомнив что-то, остановился.
– Павел Петрович, помните, Свирина ночью женщина подвозила? Мы еще думали, что машина в угоне? Так машину нашли. Недалеко от его дома.
Дима в который раз уже убедился: вранье - штука опасная. И дело даже не в том, что тебя на вранье поймают. Вернее, не только в том. Просто если ты придумал себе простуду, то ожидай по меньшей мере желудочный грипп.
Придуманная ангина обернулась полным комплектом дыхательных болячек: трахеобронихт, ларингит и фарингит. Разве что воспаления легких не хватало. И где только так прохватило? Температура прыгала вверх и вниз, голова кружилась, и чувствовал себя Дима крайне паршиво.
Вызванная на дом молоденькая докторша из поликлиники велела строго соблюдать постельный режим во избежание осложнений.
– Меня знобит!
– пожаловался Дима.
– Укутайтесь потеплее, чай пейте с липой, с малиной.