Анатомия террора
Шрифт:
Меланхолию Коко как срезало негромким револьверным выстрелом, воплем Судейкина:
– Коко! Бей! Бей!
Но Коко и моргнуть не успел: сзади что-то рухнуло на него как глыба. И, уже валясь со стула, на бок валясь с проломленным черепом, будто б издалека, но звонко расслышал он лающий захлеб Судейкина:
– Дегай! Дегай!
КНИГА2
Глава первая
1
С
На звонок никто не отозвался. Почудились шаги, осторожные, медленные, будто кто шел ощупью. Дворник еще позвонил. Ответа не было. Дворник от страха озяб и припустил в участок...
Теперь в прихожей теснились пристав, городовые, чины сыскной полиции. И дворник, углядев в углу что-то грузное, большое, попятился: «Убивец!»
– Дур-рак! – в сердцах буркнул пристав. – Шубы.
И верно, то были шубы, одна с енотовым воротником, другая – с бобровым. Пристав, глядя на них, думал: «Протокол. Протокол».
В его служебном желании поскорее составить протокол крылось другое, неслужебное желание: чернила, перо, бумага словно бы перемещают внимание, убитый уже не убитый, а «предмет осмотра»... Да-да, протокол. Ну-с, примерно так: «Труп лежит на животе и притом с незначительным поворотом на левое плечо. Лицо обращено книзу и немного в левую сторону. Левая рука вытянута, правая согнута в локте. На полу лужа крови. Около головы покойного лежит лом...»
«Однако буйвол», – подумал пристав, глядя на убитого. И вздрогнул: из другой комнаты донесся стон. Нестрашный, жалостливый, почти детский, а потому пугающий. Пристав нервным кивком пригласил за собою чинов сыскной полиции, городовых.
Рослый, плечистый человек, согнувшись, как плача, припал к мраморной доске высокого комода. Мрамор был окровавлен.
– Поддержите его, – тихо сказал пристав городовым.
Ну конечно, конечно, вот этот, решил пристав, этот вот самый и укокошил «буйвола», да и сам, видать, получил на орехи.
– Осторожней, – по-прежнему шепотом, точно боясь растревожить раненого, скомандовал пристав, – осторожней, не пьяный. На диван его. Так. Ноги, ноги...
– М-мм, – простонал раненый и внезапным, странно-прозрачным голосом попросил: – Пить дайте.
– Дайте, дайте, – быстро велел пристав. И как прицелился: – Кто вы такой? Имя?
– Ко... Ко-ко, – с усилием, сквозь зубы отвечал раненый.
Пристав опешил.
– Имя, имя, говорю, назовите.
Человек на диване смотрел как в темноту.
– Спать... Спать хочется, – произнес он тонким, неестественным голосом. – Ничего не помню... Яблонский...
Он опять попросил воды. Отхлебнул, громко, по-лошадиному пришлепнул губами. Потом досадливо, будто синяк или шишку, тронул проломленное темя, зашевелил липкими пальцами.
– Об шкатулку ударился. Проиграл деньги... В шкатулке деньги...
И как в омут ушел.
«Ага, – подумал пристав, – вон оно что: Яблонский – его фамилия, а дело денежное, карточное. Ну и публика! Славный городок наш Санкт-Петербург, какие штуки выкидывают».
– Осмелюсь, ваше благородие... Они не жилец. – Дворник не переступал порога комнаты, оттуда, с порога, указывал пальцем на диван.
– Жилец, не жилец – доктор решит, – рассеянно отозвался пристав.
– Дак не они жилец, ваше благородие, – повторил дворник, – я наших-то приписанных, как своих, – он поднял руку, растопырил пятерню. – Этот не Яблонский, этот к господину Яблонскому приходил, а жить у нас не жил.
– То есть как это «не этот»? А где же этот?
– Кто е знает, ваше благородие.
– Яблонский один проживал?
– Как есть один. Даже чудно.
– И прислугу не держал?
– Лакея держал. Приходящего.
– Где лакей?
– Кто е знает. Должно, вышедши.
– «Вышедши»... – раздражался пристав, мельком подумав, что следователю, черт его дери, давно пора быть на месте происшествия.
Наконец пожаловали полицейский врач и следователь. Пристав с озабоченной и укоризненной миной поднялся им навстречу.
– Прошу, господа. Заждался.
Следователь обиженно взглянул на часы.
– Тридцать пять минут назад, будучи дома, я получил от прокурора предложение о производстве предварительного следствия.
Доктор занялся раненым. В мозгу, поди, не меньше дюжины черепных осколков, потеря крови чудовищная. Гм, феноменально: жизнь теплится, экий могучий организм.
В прихожей позвонили.
– Лакей ихний, – определил дворник. – Пущать али...
– Живо! – сказал пристав. – Давай-ка сюда!
Суворов вернулся из Озерков, куда посылал его Сергей Петрович с запиской к какому-то приятелю. Приятеля этого Петруха не нашел и даже расстроился: бывший унтер исполнительным был. Но барин не велел приходить раньше позднего вечера, и Петруха усладился в буфете.
Едва он вошел, хмель с него слетел, как картуз на ветру. И жаром обдало. Он рухнул на колени, лицо стало нехорошее. Потом он поднялся, перекрестился.
– Кто это? – спросил пристав, указывая на труп.
– Ответьте, пожалуйста, – пригласил следователь.
– И отвечу, господа, – медленно, как бы даже угрожающе произнес бывший жандарм. – Отвечу.... Это есть убиенный их высокоблагородие Георгий Порфирьевич Судейкин.
– Судейкин?!
– Судейкин?!
Лакей не удостоил господ повторением. Пристав и следователь переглянулись.