Андреевский флаг
Шрифт:
— Скажи, мастер. Знаю, что ты говоришь мне правду, а когда не хочешь, то отмалчиваешься. Поведай о моих ошибках, я знать их должен, понимаешь, чтобы вдругорядь не повторить.
В голосе царя впервые прорвался надрыв, и Павел решился, заговорил, но смотрел в сторону. Он обещал Петру Алексеевичу, что никогда не будет ему врать, но бывают ситуации, когда и правду говорить нельзя — опасна она, как обоюдоострый клинок, порезаться можно.
— Чем-то тебя околдовала чухонская приблудная девка Марта Скавронская, жена королевского кирасира Иоганна Рабе. Вначале под телегами с драгунами спала, потом ее Шереметьев к себе взял служанкой, от него она попала к Меншикову, а тот одной
Павел замолчал, поднял пальцы, и слуга тут же принес ему раскуренную трубку, такую же царь получил от своего денщика. После долгой паузы, поймав требовательный взгляд царя, он заговорил дальше.
— И жаль — бабы тебя всегда предавали, кроме последней. Анна Монс спуталась с посланником Кейзерлингом, ее братец Виллим стал любовником императрицы — ты голову приказ ему отрубить, заспиртовать в банке и в ее покои поставить. А если бы знал тогда, что именно царица приказала вытравить твой плод у княжны Марии Кантемир, то сам бы за топор схватился. Твои письма остались — вы переписывались обо всем — о реформах, о новых деньгах, о мастерских. Такая тебе жена и нужна была, только опоздал и ты, и она. Мария очень умная была, много читала — ты буквально отдыхал с ней душой, пока в Персидский поход не ушел. Но не успел ты вернуться вовремя, и злодейство пересечь, а княжна сбросила мальчика, стала бесплодной. И любила тебя до конца своей жизни.
— А царевич Петр Петрович?
— И года не прошло с тайной казни Алексея, как умер. Вот и все. А ты, умирая кричал от боли, и не знал кому оставить свою державу, которая стала империей после победы над Швецией в очень долгой войне — сам назвал ее «трех временной школой», ибо шла она 21 год. Вот и все, Петр Алексеевич, но все что я сказал, никогда не будет в твоей жизни — перед тобой чистые листы, пиши на них свою новую биографию.
— Хм, а ведь ты полностью прав, мастер, надо писать свою жизнь с чистого листа, в этом чужом для нас мире, что станет своим, — царь усмехнулся, усы у него ощетинились, глаза заблестели. — Я ведь ничего о том не ведаю, да и не будет этого. Алешку стало жалко, сердце кольнуло, но знаешь, что я тебе скажу сейчас, как на духу…
Петр Алексеевич остановился, посмотрел на обширную бухту — она простиралась внизу, вид с горы Митридат был потрясающий — голубое небо без облачка отражалось на голубой поверхности, на которой словно пенистыми волнами вздувались корабельные паруса.
— Я ведь за топор не зря хватаюсь — поганое это ремесло — быть правителем огромной державы, к тому же с дикими нравами. Тут только головы рубить остается — а если не будешь этого делать, то тебя самого зарежут, а все дела твои похерят! А ведь я не один перемен хочу — ты думаешь «потешные» со мной ради богатства? Так за него жизнь не кладут на поле брани, и лишения не переносят. Они мои единомышленники, я любому доверять могу, жизнь свою их верности вручаю!
— Это я вижу своими собственными глазами, Петр Алексеевич, потому и помогаю в делах твоих. Другой должна быть Россия, совсем иной. И может это погибшее Тмутараканьское княжество, основанное легендарным воителем, князем Святославом, и снова ставшее русским, станет той точкой опоры, что изменит мировую историю. Только на таком фундаменте надо наше царство поставить, чтобы тысячелетия пережило. Но как, прости, тут этого я не ведаю, моих знаний просто не хватает. Но нужно чтобы каждый житель идеей такой проникся, лишь бы она потом к 69 на 69 не
— Ты каждый раз ухмыляешься, когда цифири года от сотворения мира тебе называют, — Петр впился в него взглядом, — что это тебя так веселит, мастер, неужто цепляет?!
— Если я тебе расскажу, что у нас творится, ты просто не поверишь. Сочтешь, что выдумки это злостные!
— Ты за меня не решай, рассказывай, а я послушаю. Интересно ведь, как в будущем живется и что там происходит.
— Хочешь узнать, но тогда слушай…
Павел никогда таким молодого царя не видел — узнав, что такое «69», и как этим способом «забавляются», глаза из орбит у «шкипера» вылезли, и такой отборной ругани он от молодого монарха никогда не слышал. Пожалуй, таким потрясенным самодержец никогда не был — выругавшись от души, и побесновавшись, Петр сейчас сидел и курил.
— Такое не придумаешь даже спьяна, сие что ты рассказал есть правда, таковой я ее и воспринял. Подобные нравы погубили «первый Рим», за ним «второй», и вот теперь принялись за «третий» — Содом и Гоморра. Нет, такое будущее допускать никак нельзя, вы там одурели просто, с жиру беситесь, с ума сбрендили. Тьфу, срамота великая!
Царь перевел дыхание, видимо, от сердца отлегло. И неожиданно рассмеялся, однако больше наигранно, чем искренне.
— Хотя понимаю, почему ты «цифирь» эту называл — сам таким же себя почувствовал, когда Таганрога не увидел. Ладно, повеселились и будет. Дела иные грядут — теперь все от посольств наших зависит. То, что совместно против турок выступим, в том не сомневаюсь — император ромеев понимает, что турки с его Понтом сделают. Вот только стоит ли нам его спасать?!
— Стоит, Петр Алексеевич, еще как стоит. Трапезунд единственный серьезный союзник…
— Это я и так понимаю, что за Понт стоит драться. Я императора имел в виду, сыновей его, знать! Никчемные они людишки, раз империю прос..ли и друг другу на помощь не приходили. Народ свой до того довели, что смерды басурман как избавителей встречали. Я ведь тоже кое-что читал, а не только в мастерских работал. Да и бояре меня многому научили, чего скрывать. В их своевольстве и корыстолюбии гибель держав многих, и у нас ведь «семибоярщина» страну полякам предала, христопродавцы.
— У нас «семибанкирщина» была, та еще лавочка, — Павел пожал плечами, и осторожно спросил:
— Тебя что-то тревожит, государь?
— Не верю я ромеям, руки целовать будут, на колени падать — а при удобном случае предадут, али отравят, или в спину ударят.
— Избавиться от них хочешь? Хм, а пожалуй тут ты полностью прав. С такой «элитой» и врагов не нужно, они их заменят. Но тут сильно думать надо, Петр Алексеевич — «убрать» их всех необходимо, но чужими руками, а если это сделают османы, то совсем хорошо. Но будет еще лучше, если они тебя своим государем признают, тогда все вопросы отпадут. Ты с боярами то говорил по этому поводу?
— Да есть у них одно предложение…
Византийская церковь Иоанна Предтечи в Керчи (VII век)
Глава 22
Тысячеверстной полосой, занимая большую часть южного побережья Черного моря, протянулись величественные и красивые Понтийские горы. Западная их часть, а также центральная — Джаник — относительно невысоки, проходимы, а оттого с древности были густо заселены народами, главным из которых стали понтийские греки. А вот восточную часть именуют Качкарскими горами, что вместе с Лазистанским хребтом составляют единое целое из высоченных массивов. Вершины в три версты и больше высотой, на которых даже в июле не тают ледники,