Андреевское братство [= Право на смерть]
Шрифт:
Виделись мы последний раз года полтора тому назад, незадолго до моей последней экспедиции, но вообще дружили второй десяток лет, встречались обычно в разных нестандартных и острых ситуациях, с которых он по преимуществу кормился.
Вот и сейчас, судя по наряду, он либо направлялся в очередную горячую точку, либо только что из оной вернулся.
Панин меня тоже увидел, не то боковым, не то затылочным зрением, и приветственно, жестом римского патриция поднял руку, а затем указал на соседний табурет опущенным вниз большим пальцем.
— Что
— Терпение вознаграждается. Пиво, — ответил я в принятой между нами манере.
Сделав первый глоток из приятно увесистой кружки, я уже точно знал, что мое утреннее чувство не было напрасным. И не зря я велел Алле не тревожиться о дне грядущем.
— Ты тут как, Миша, уик-энд проводишь или делаешь деньги?
— Я всегда делаю деньги. Что принципиально отличает меня от тебя.
— Так и должно быть. Моя славянская натура не приемлет вашего прагматизма. Я работаю, чтобы жить, ты — наоборот. Ничего не попишешь. Разве нет?
— Попишу. Материала у меня — вот сколько… — он чиркнул себя пальцем по второму подбородку.
Я рассмеялся. Он посмотрел на меня с подозрением, но причины не понял.
— Я тоже славянин, — возразил он с вызовом, — так что не в этом дело.
— Но — выродившийся. За полтораста лет твой генотип безнадежно деформирован. И язык твой русский… — я махнул рукой, давая понять, что не желаю признавать сленг, на котором он изъяснялся, за «великий и могучий…».
Подобной пикировкой мы забавлялись постоянно, правда, сейчас выходило натужно. Панин перебрал, я отвык.
Дело в том, что Майкл — чистокровный русский. Дворянин. Но американец, потомок той еще, первой эмиграции времен майской революции. Сохранивший и язык, и привязанность к родине предков, и некую национальную сентиментальность, которой я умею в нужные моменты злоупотреблять. А в остальном — типичный янки, весьма преуспевающий владелец информационного агентства, поставляющий материалы в полсотни газет и журналов большей части мира. Казалось бы — невозможное дело при абсолютном переизбытке и кажущейся общедоступности всех и всяческих новостей.
Решив для себя, что бесплатно я Панина из своих рук не выпущу, но предварительно нужно создать условия, я предложил:
— Пойдем отсюда. Будешь представлен необыкновенной женщине. Таких ты точно не встречал. Да у вас таких и нет. Опять же и остановиться пора. Разве забыл — ни капли до захода солнца?
— Я ничего никогда не забываю, — выговорил он чересчур старательно. — Просто я — как это по-русски? — «поправляюсь».
— Тем более хватит. Истинно русские люди поправляются не виски, а рассолом. Огуречным, из бочки. И знаешь почему? В настоящем рассоле — отнюдь не в маринаде — идеальная концентрация и пропорции калия и натрия для восстановления нарушенного алкоголем ионного равновесия…
— Покупаю, — кивнул Майкл. — Куда-нибудь я это пристрою. Можно даже наладить выпуск и продажу… — когда речь заходит о бизнесе, он рассуждает цепко и здраво в любой стадии нетрезвости. Впрочем, для выпивки и работы он вполне мог использовать разные полушария мозга. — А посерьезнее товар имеется? Насколько я знаю, у себя ты ничего нового пока не давал… Плачу по высшей, сам знаешь…
— Товару у меня на миллион долларов. Только говорить будем не здесь и не сейчас.
— О’кей. — Панин почесал седеющую грудь под расстегнутой до пояса рубашкой. — А где?
— Да где угодно. Но желательно — за пределами этих островов. Если ты оплатишь два билета до Штатов и подбросишь достойный меня аванс, я тебе такого надиктую… Про дела небесные и земные…
— Забавно, — он даже присвистнул. — Не похоже на тебя. Неужели за две недели спустил все до нитки?
Он еще раз подтвердил свою квалификацию, назвав почти точно сроки моего пребывания на Земле. Впрочем, это его работа, а информацию о возвращении нашей экспедиции и ее составе он пропустить не мог.
— Так уж вышло, ничего не поделаешь, — развел я руками. — Были обстоятельства. Но ты рискни, не прогадаешь.
— О’кей, — еще раз кивнул Майкл. — Пойдем представляться твоей даме. Похоже, она действительно должна оказаться интересной… А о прочем разберемся…
В своих ожиданиях он не ошибся и после необходимых церемоний повел нас обедать в ресторан «Океаникум» — длинную полукруглую галерею, продуваемую прохладным кондиционированным бризом, пахнущим морской солью, йодом, водорослями, экзотическими кушаньями, полный список которых принес нам в тяжелой папке из выделанной акульей кожи официант-канак.
Это вам не шведский стол для небогатых туристов.
Пока нас ублажали блюдами и напитками двух континентов и трех цивилизаций, Майкл изображал стареющего ловеласа, очарованного прелестями Аллы, на грани приличия шарил глазами по ее телу, заглядывал в глубокий вырез платья, произносил замысловатые комплименты, тонко острил, изумлял парадоксальными афоризмами а-ля лорд Генри, но я ощущал, что он не весь здесь, его слишком заинтриговало мое неожиданное и, как он подозревал, неслучайное появление, и непонятный на данный момент социальный статус, и малообъяснимая сговорчивость. Он наверняка просчитывал, что ему с меня можно выгадать и каковы окажутся, в свою очередь, издержки.
К сожалению, Панин принадлежал к тому типу людей, чьи в целом блестящие способности и глубокий ум в немалой степени обесценивались слишком уж очевидным трудолюбием. Он даже разочаровывал при тесном общении, как покорившая тебя балерина, вдруг увиденная вблизи, за кулисами, сразу после танца, тяжело, со всхлипами дышащая, в промокшем от пота наряде.
За обедом он почти не прикасался к спиртному, выбор которого тоже был выше всяческих похвал, что меня особенно насторожило и заставило на всякий случай ограничиться лишь «Кампари» с ломтиком ананаса.