Андрей Боголюбский
Шрифт:
– Лают тебя, княже, самовластцем и говорят, будто ярмо твоё себе на шею надеть не позволят.
– Та-ак… - протянул князь.
На мгновение воцарилась тишина. Слышно было только, как за стеной колотится в ставни ветер.
– Ну, иди…
Отпустив воина, Андрей долго смотрел на дверь.
– «Самовластец»… - обратился он к Кучковичу.
– А ведомо ли лучшим людям новгородским, что суздальский самовластец ничего боле не хочет, как тишины и покоя для всей земли Русской? «Самовластец»… Долго ли проживут новгородцы по своей воле, раздираемые крамолами и усобицей?.. Продадут их немцам или шведам свои же купцы и бояре. Новгород Великий - ключ
– Паробче! Прикажи позвать воеводу Жидиславича. Да чтобы шёл сюда не мешкав!
Внимательно слушал Андрей, что читал ему по свитку воевода.
– «С боярином Якимом Кучковичем придёт в войско двадцать копий. С боярином Петром Замятничем придёт десять копий… С ростовским боярином Иваном Кучковичем, - повысил голос воевода, - придёт два копья…»
Князь молча кивал головою. Когда Борис Жидиславич окончил, он сказал угрюмо:
– Теперь будем собирать войско да ждать, какие известия привезёт от Святослава Прокопий. Сегодня послал я его на городище в Новгород Великий. Беду накличут на свою голову князь Мстислав да новгородцы! Еду не кричу, а уж доберусь - на себя пеняйте…
4
В покоях епископа Фёдора всегда было тихо и пустынно. На вошедшего безмолвно смотрели с икон скорбные лики святых, озарённые трепетным светом лампад и свечей. Неслышной тенью проплывали чернецы. В душном сумраке пахнет ладаном и сосновой смолой, каплями янтаря выступившей на бревенчатых стенах.
Якима Кучковича Фёдор принял сразу, не заставляя ждать, как других.
– Почто пришёл, боярин?
– спросил Фёдор, опускаясь на скамью и приглашая сесть Кучковича.
– Есть нужда какая?
Яким присел на краешек покрытой ковром скамьи и вздохнул:
– Пришёл к тебе, владыко! Если есть час, то не прогони.
Епископ ухмыльнулся в бороду:
– Для дела, боярин, у любого человека должно найтись время, а если дела эти до князя и Владимирской земли, то тем паче.
Яким угодливо кивнул головой:
– Именно касаемые до всей земли и особенно до князя нашего, Андрея Юрьевича.
– Кучкович кашлянул в руку и продолжал: - Отче, нужно князю открыть глаза. Нужно поведать, какую опасность таят в себе горожане и смерды, которых он жалует без меры. Они ждут только часа. И не вытащи мы вовремя меч, они забьют нас дрекольем!
При этих словах у Кучковича расширились глаза, а пальцы непроизвольно сжались в кулак. Вспомнил, как на его вотчине у Москвы смерды забили слуг, поехавших собирать дань. Скрипнув зубами, Яким мотнул кудлатой головою, но вовремя спохватился:
– Что я, господи…
Епископ Фёдор на Якима не смотрел:
– Что про мизинных людей ты говоришь, боярин, то правда. Только откуда ты взял, что князь жалует их без меры? И у Андрея Юрьевича каждому своё место: холопу - холопье, боярину - боярское.
– Фёдор поиграл янтарными чётками.
– Хорошо, что ты зашёл, Кучкович! Есть у меня в узилище несколько нечестивцев. Изрыгали хулу на князя, бояр, меня бранили… Всё заняться ими недосуг. А нужно бы попытать, откуда в стольном городе идёт крамола. Время сейчас опасное. Слышно, князь опять собирает рать…
– Так ты поторопись, отче! Выведай их воровские дела и передай князю. Виновные не скажут, что они повинны. Их нужно, как в латинских странах, казнить огнём и железом.
Епископ молчал. Наморщив лоб, сказал задумчиво:
– «Ignes et Ferro» [102] . Этого не разрешит князь. Суров он к своим недругам, но не позволит, чтобы в стольном его городе запылали костры…
Вечером в Успенском соборе Фёдор с нетерпением ожидал окончания службы. В подвале на епископском дворе должны были допрашивать чёрных людей, обвинённых в преступлениях против церкви.
102
Огнём и железом (лат.).
Поддерживаемый под руки монахами, шурша шёлком чёрной мантии, Фёдор медленно спустился в подвал. Пахло прелью. Маленькие свечки с трудом вырывали из темноты несколько ступенек. Посредине сводчатой комнаты стоял накрытый холстом стол, а на нём в тяжёлом бронзовом подсвечнике оплывала свеча. Казалось, тяжёлые своды давили на людей, и в сыроватой мгле подвала люди ходили вяло, словно тени.
Навстречу епископу со скамьи поднялись Яким Кучкович и Амбал.
– Привели, владыко.
Они подтолкнули высокого узкогрудого человека с непомерно большой головой и длинным белым лицом. Палач посмотрел на епископа немигающими глазами. Фёдору стало как-то не по себе. Под узким убегавшим к затылку лбом тупо и безразлично смотрели мутные глаза. Длинные руки с крючковатыми пальцами походили на клешни. Во всём облике палача чувствовался притаившийся зверь, который, казалось, только и ждёт, чтобы наброситься на свою жертву.
Палач вытер рот волосатой рукой.
– Благослови, владыко!
– склонил он голову перед Фёдором.
Но вместо благословения палача епископ в страхе перекрестил себя:
– Изыди…
Яким Кучкович оттолкнул палача.
– С кого прикажешь начать, владыко?
– обратился он к Фёдору вкрадчивым тоном, от которого у епископа опять закололо сердце.
– Можно начать с татя, укравшего церковные сосуды, а можно с кого другого…
– С татя.
Подобрав рясу, Фёдор прошёл не к столу, а в дальний угол и сел на стул, подставленный монахом.
Первый допрос был неинтересным. Вор, укравший церковные сосуды, сам рассказал всё, как было. Правда, его раза два полоснули кнутом между лопатками. Со второго удара на спине клочьями повисло мясо. За чистосердечное признание епископ смилостивился и лютую казнь заменил отсечением руки. Хуже было со вторым. Высокий, худой старик, со связанными назад руками, смело шагнул в освещённое свечами пространство.
– Как зовут?
– спросил его сидевший за столом дьяк.
– Кузьмой, - ответил старик.
– Развяжите руки.
Палач перерезал верёвку ножом. Кузьма расправил плечи, осмотрелся. В стороне, у каменного столба, стоял, ухмыляясь в бороду, Яким Кучкович.
– Ну, сказывай, какую хулу изливал на святую церковь, какими словами поносил князя и епископа.
Кузьма молчал.
– Али оглох?
Кузьма поднял голову и ответил спокойно:
– Не поносил я бранными словами ни церкви, ни князя, ни епископа.
Дьяк обратился к палачу:
– Пусть скажет.
Палач подошёл сзади, захватил руки старика петлёй, перебросил верёвку через блок, к ногам привязал бревно. Вывернутые за спиной руки оказались над головой. Фёдор увидел, как у старика раскрылся рот и упала челюсть. Бессильная голова склонилась на грудь.