Андрей Миронов: баловень судьбы
Шрифт:
11 декабря по ТВ показали «Бриллиантовую руку» (19.20). За пять лет со дня выхода фильма его показывали по телевидению уже многократно, но каждый раз народ обязательно стремился к телевизорам. Эта картина уже с рождения стала народной, и блестящий дуэт Юрий Никулин – Андрей Миронов в который раз доводил аудиторию до колик, при том, что все гэги и репризы фильма люди успели выучить наизусть.
В эти же дни Миронову выпала удача сниматься у одного из лучших театральных режиссеров – Анатолия Эфроса. Тот ставил на телевидении «Героя нашего времени» М. Лермонтова – спектакль «Страницы журнала Печорина» – и пригласил Миронова на роль Грушницкого (Печорина играл давний коллега Миронова по фильму «Мой младший брат» Олег Даль). Вспоминает А.
«Я тоскую по актерской сосредоточенности. И в Миронове я ее нашел. Нашел мгновенное понимание и сосредоточенность. Он сразу понял (а актер понимает не только головой, не только логикой), почему ему, с его кинозвездной популярностью, в нашем фильме предложена не главная роль Печорина, эффектная как бы во всех отношениях, а роль закомплексованного Грушницкого, который только стремится изо всех сил быть эффектным. То, что я сейчас говорю о Грушницком, – не совсем из нашего фильма, скорее, из хрестоматийного представления о лермонтовском произведении.
Я как раз хотел уйти от хрестоматии, и Миронов это сразу понял. Он понял значение и серьезный смысл «второй» роли. Ему не надо было долго объяснять, что Грушницкий – славный малый, которому удобно жить в той самой жизни, в которой Печорину – неудобно. Жизнь одна и та же, окружение одно и то же, но один человек в этом окружении – просто славный малый, а другой – Печорин. Один – добродушный, влюбленный, расположенный к людям. А другой – Печорин.
Не закомплексованную человеческую посредственность надо было воспроизвести в Грушницком, а нечто покладистое, приспособленное к жизни, как бывают приспособлены милые, чуть нелепые щенки. Они по дурости могут сделать что-нибудь нелепое, могут даже укусить кого-то – но не по сознательному умыслу или злобе.
Миронову понравилось все, что я говорил, хотя, как умный человек, он понимал, что таким образом я подготавливаю для фильма не столько даже его, Миронова, сколько свою трактовку главного героя – Печорина. Но, если уж быть точным, для фильма одинаково важны были оба – и Олег Даль, и Андрей Миронов. Важна была определенная расстановка сил, то есть человеческих типов.
Есть такое понятие в кино – типаж. В данном случае оно не имело никакого значения, потому что Андрей Миронов – никак не типажный актер. В нем есть мягкость, есть как бы фактура пластилина, которая, на мой взгляд, очень заманчива и в кино, и в театре, особенно когда изнутри актерская природа освещена умом. Миронов может лепить из себя многое. Вполне вероятно, в другом фильме он бы вылепил Печорина. Но у меня, повторяю, был Олег Даль. И ни малейшей царапины по этому поводу я от Миронова не почувствовал.
Не знаю, чем это объяснялось, – скромностью, воспитанием или, может, ему было просто интересно встретиться со мной в работе? Или роль ему и вправду понравилась? Повторяю, сыграл он ее так, как мне хотелось…»
А вот как сам Миронов вспоминал о съемках в этом телеспектакле: «Неожиданное приглашение на роль Грушницкого я воспринял с восторгом и трепетом. Я плохо помню весь процесс съемок, но отлично запомнились отдельные, очень точные замечания Анатолия Васильевича и удивительные его показы. Я, например, до сих пор не могу забыть не только отдельные фразы и реплики, но и интонации. Почему так важен был его показ? Я ведь не очень люблю, когда мне показывают, мне лучше что-то объяснить. Но это был не актерский, а именно режиссерский показ. То есть он показывал самую суть – в отдельной реплике, в интонации этой реплики он показывал суть поведения, настроения, душевного состояния героя. И это было удивительно в стиле всего спектакля в целом, в духе той общей атмосферы, которую он стремился создать. И стиль понимался не головой, а всем существом…
…Меня очень увлекла его затея преодолеть выработанный нашей средней школой стереотип восприятия Грушницкого как самовлюбленного, не очень умного фанфаронистого сноба. Эфрос пошел по пути максимального очеловечивания, я бы даже сказал, облагораживания этого персонажа. Он хотел, чтобы наш Грушницкий был носителем чего-то подлинного, доброго, душевного. Не знаю, в какой мере мне это удалось, но я пытался «вытащить» из своего героя его детскую непосредственность, беззащитность и, не побоюсь этого слова, нежность.
Меня поразила атмосфера на этих съемках. Кто сталкивался с работой на телевидении, знает, какой сумбур и какая неорганизованность там вечно царят. Ничего подобного не было на съемках у Эфроса. Напротив, возникало ощущение, что люди работают вместе всю жизнь – такая была во всем четкость и слаженность. Какая там была удивительная тишина!
Этот спектакль стал для меня огромной школой и в какой-то степени повлиял на мою дальнейшую судьбу. И хотя я уже был подготовлен к этому своими работами в театре, именно после Грушницкого мне стали охотнее предлагать роли драматического плана в кино…»
И вновь вернемся к спектаклям Миронова. 13 декабря это было юбилейное представление «Нам – 50!», 16-го – «Маленькие комедии…», 17-го – «Женитьба Фигаро», 18-го – «Клоп».
18 декабря в жизни Миронова случилось знаменательное событие: приказом председателя Госкино СССР Ф. Ермаша ему была повышена киношная ставка – она достигла весьма внушительной суммы – 50 рублей. Если учитывать, что начинал Миронов свою карьеру в кино со ставки ниже 10 рублей, то прогресс был налицо – за 14 лет она выросла более чем на 40 рублей. Весьма показательный факт.
20 декабря Миронов играл в спектакле «Нам – 50!» (19.00 и 22.00), 21-го – в «Ревизоре», 22-го – в «Таблетку под язык», 23-го – в «Клопе», 24-го – в «Нам – 50!», 25-го – в «Маленьких комедиях…», 27-го – в «Клопе», 28-го – в «Женитьбе Фигаро», 29-го – в спектакле «Таблетку под язык». Параллельно он продолжал сниматься в «Страницах журнала Печорина». Съемки телеспектакля закончились 31 декабря.
В этот же день по ТВ состоялась премьера телефильма «Лев Гурыч Синичкин», где Андрей Миронов играл небольшую роль провинциального дирижера Налимова. Миронов премьеру увидел (ее показали в 18.40–20.00), после чего в компании с Ларисой Голубкиной отправился встречать Новый год в ресторан гостиницы «Националь». До этого Голубкина предпочитала отмечать эту дату в кругу своих коллег – артистов Театра Советской Армии – на квартире Владимира Зельдина и его жены Иветты. Но в этот раз «армейцы» Голубкину не дождались и долго ломали голову, куда она запропастилась. Как вдруг в самый разгар веселья в доме Зельдина раздался телефонный звонок. К радости всех присутствующих, это звонила Голубкина. Она сообщила, где она, и сказала, что сейчас их хочет поздравить один хорошо известный им человек. И передала трубку… Андрею Миронову. Этот звонок внес окончательную ясность в ситуацию. До этого в ЦАТСе уже вовсю ходили слухи о том, что Голубкина романит с Мироновым, но находились скептики, кто в это не верил, поскольку выглядело это на самом деле нереально – ведь многие прекрасно были осведомлены о том, что Миронов неоднократно делал предложения Голубкиной, а та их регулярно отвергала, и эти слухи стали в театральной тусовке вроде анекдота. Поэтому у скептиков были все основания не верить в роман Миронова и Голубкиной. Каково же было их удивление, когда этот слух подтвердился.
Часть третья
«Белеет мой парус…»
1975
Бурно отпраздновав встречу Нового года, Миронов уже вечером 1 января вынужден был выйти на работу: он играл в «Клопе». А два дня спустя зрители смогли лицезреть его в «Маленьких комедиях большого дома».
4 января по ТВ состоялась еще одна премьера с участием Андрея Миронова – показали водевиль «Соломенная шляпка». Фильм демонстрировали в самое смотрибельное время – 18.55. Поэтому аудитория собралась многомиллионная, да иначе и быть не могло – в те времена любая телевизионная премьера не могла остаться без внимания. Да еще если там играет сам Андрей Миронов в компании с другими звездами. Очень хорошо помню собственные впечатления от этой премьеры. Я от души хохотал над проделками Фадинара, а прелестная музыка Исаака Шварца долго потом крутилась в моей голове, и я дни напролет напевал «Соломенная шляпка золотая…». Думаю, так было не только со мной.