Андрей Платонов
Шрифт:
Летом 1921 года Платонов был зачислен в курсанты губернской советско-партийной школы. Зачислен по личному заявлению, а не по разнарядке, хотя трудно сказать, какие цели он преследовал, поступая на учебу в заведение, также именуемое губернским Рабоче-крестьянским коммунистическим университетом.
В его стенах ему было откровенно скучно, научить его там ничему не могли, то был в чистом виде советский феномен — занудная смесь бессмысленности, тягомотины, а в шестидесяти верстах от университета в деревне жила невеста и занималась настоящим делом — учительствовала. А еще была работа в газете, где Платонов заведовал отделом, были встречи с крестьянами, которых он призывал учиться орошать землю, и это было настоящее, подлинное, нужное, а то — глупость, чепуха. Живое и мертвое столкнулись друг с другом, и соединить их в своей душе он, умевший соединить, казалось
«Платонов А., канд. РКП с 20 г., билет № 33/54, рабочий, курсант. Отзыв ячейки как об отказывающемся посещать партсобрания, говоря, что я все, мол, знаю».
В тот же день в отношении курсанта губсовпартшколы Платонова было принято синтаксически косноязычное решение (как некая нечаянная пародия на будущее косноязычие героев самого виновника торжества): «Тов. Платонова исключить из кандидатов РКП как шаткого и неустойчивого элемента, недисциплинированного члена РКП, манкирующего всякими партийными обязанностями, несмотря на свое развитие, сознательно уклоняется».
Таким образом, в соответствии с этими впервые опубликованными О. Г. Ласунским документами Платонов был из партии исключен. Правда, два с половиной года спустя, вновь попытавшись в нее вступить, бывший коммунист иначе написал об этом инциденте:
«…с конца 1919 г. по конец 1921 (точных дат не помню) я был в партии большевиков, прошел чистку и вышел по своему заявлению, не поладив с ячейкой (вернее, с секретарем ее). В заявлении я указывал, что не считаю себя выбывшим из партии и не перестаю быть марксистом и коммунистом, только не считаю нужным исполнять обязанности посещения собраний, где плохо комментируются статьи „Правды“, ибо я сам их понимаю лучше, считаю более нужной работу по действительному строительству элементов социализма, в виде электрификации, по организации новых форм общежития, собрания же нужно превратить в искреннее, постоянное, рабочее и человеческое, общение людей, исповедующих один и тот же взгляд на жизнь, борьбу и работу.
Я считаю, что такой поступок мой был отрицательным, я личное счел обязательным для всех, я теперь раскаиваюсь в этом ребяческом шаге и не хочу его ни преуменьшать, ни замалчивать. Я ошибся, но больше ошибаться не буду».
Вопрос, кто кого исключил, Платонов партию или она его, остается открытым, но примечательно, что карьере мелиоратора, журналиста и литератора факт выбывания из РКП(б) в дальнейшем не помешал, как не помешало и то, что в декабре 1921-го последовало отчисление курсанта Платонова из губернского Рабоче-крестьянского коммунистического университета, который он, правда, уже давно забросил.
У Андрея Платонова началась совершенно иная жизнь. Но прежде — еще об одном сюжете и еще одном документе, не так давно введенном в научный оборот воронежским исследователем Олегом Алейниковым.
Рождественским сочельником 1922 года в задонской газете «Свободный пахарь» за подписью Андрея Платонова была опубликована статья «Коммунизм и сердце человека», при чтении которой даже у привыкшего к платоновской запальчивости читателя может екнуть сердце:
«Для осуществления коммунизма необходимо полное, поголовное истребление живой базы капитализма — буржуазии как суммы живых личностей. Скажут — это крайность, кровожадность, слепое бешенство, а не путь к коммунизму. Нет — честный вывод точного анализа переходной эпохи и истории капитализма и пролетариата. Сердце, чувство всегда мешали человеку познать жизнь. <…>
Мы еще не научились у природы ее беспощадности… <…> Свирепости, жестокости, жертве всем ради единой цели мы должны научиться. Всякое мягкосердие, небесность чувств, прощение мы должны из себя выжечь. Ибо мы имеем дело с неведомой неимоверной по жестокости и неумолимости действительностью, ее хотим изменить, а не свое головное понятие.
Если мы хотим коммунизма, то значит нужно истребить буржуазию; истребить не идеологически, а телесно, и не прощать ее, если бы она даже умоляла о прощении и сдавалась группами. Она все равно невольно нам враг — хочет она этого или не хочет. <…>
Буржуазию легче и разумнее уничтожить, чем переделать, она, при всем желании, не может ни помочь нашей работе в перестройке человечества, ни понять ее,
Едва ли эти строки, напечатанные «в порядке дискуссии» и вызвавшие неделю спустя ответ некоего подписавшегося МАКом и, судя по всему, близко знакомого с Платоновым оппонента — «Этот непродуманный труд создал в моем воображении тип человека без сердца. Его сухая высокая фигура, поношенное, неопределенной моды платье, нависшие брови, узкий высокий лоб, испещренный морщинами, сверкающие из-под нависших бровей глаза привели меня в смущение. За пазухой у него хранится какой-то шаровидный предмет. Мысли мои остановились, глаза впились в непрошеного незнакомца. „Вы звали меня“, — обратился он. В недоумении, я едва успел раскрыть рот и произнести протяжное „я“, когда он перебил — „перед Вами стоит человек, который вместо сердца имеет за пазухой камень… Пусть избегает меня толпа, не разделяющая моих взглядов. Она не способна воспринять новую идею — ее необходимо истребить“. Вот герой Андрея Платонова, с его тенденцией и идеологией. <…> Сколько же миллионов людей, т. Платонов, по вашему расчету нужно подвергнуть избиению?» — писал сей МАК в статье «Человек без сердца» 15 января 1922 года — нуждаются в смягчающих комментариях. И вряд ли объясняются лишь тем, что автор «Коммунизма…» не принял новой экономической политики или же вел завьюженными ночами теоретические споры с юной невестой о будущем человечества.
Очевидно, здесь слишком многое, и личное, и общее, сплелось, отозвавшись позднее в двух сценах чевенгурских казней, да и во всей идеологии романа, посвященного сшибке военного коммунизма и нэпа. Но для платоновской биографии важнее то обстоятельство, что написанная выгнанным из партии кандидатом статья о необходимости поголовного истребления буржуазии и опустошения собственного сердца от жалости и милосердия как обязательного условия построения коммунизма на земле совпала с его переходом на работу в ЧК. Только не в ту ЧК, что расстреливала «несчастных по темницам», а в Чрезвычайную комиссию по борьбе с засухой.
Глава четвертая ПОПЫТКА БЕГСТВА
Уход Платонова из литературы и журналистики в мелиорацию был меньше всего эффектным литературным жестом или продуманным тактическим ходом делающего себе биографию пролетарского писателя. Это был поступок, это был протест, это была, если угодно, жертва, особенно значимая потому, что публицист, поэт, прозаик Андрей Платонов был в Воронеже звездою первой величины и ему было что терять и от чего отказываться. В конце января 1921 года он был вновь делегирован в Москву на Второй Всероссийский съезд работников печати, но, как справедливо заметила московская исследовательница Елена Викторовна Антонова, «это второе из известных нам посещений Москвы для Андрея Платонова имело и другую, думается, более важную цель. Сохранилось удостоверение, выданное ему в январе 1922 года: „Выдано сие Губэкономсовещанием Воронежского Губисполкома председателю Чрезвычайной комиссии по борьбе с засухой т. Платонову Андрею Платоновичу в том, что он действительно командируется в Наркомзем для получения инструкций и специальной литературы по общим вопросам развития сельского хозяйства и по борьбе с засухой“».
Пятого февраля 1922 года Андрей Платонов поступил на работу в Губернское земельное управление в качестве председателя комиссии по гидрофикации. Планы у него были грандиозны, особенно после того, как в конце 1921 года по его инициативе была создана, а точнее, пока еще только задумана организация под названием Земчека — «губернский боевой штаб сельскохозяйственного фронта, созданный против расплясавшихся смертельно опасных стихий, грозящих сплошным истреблением русского народа и революции», «кулак, штык и машина человека-революционера против природы». Автор тех пламенных строк предполагал, что деятельности учреждения будут помогать, а при необходимости подчиняться местные органы советской власти. Однако ничего из его затеи не вышло, и две недели спустя после своего назначения, когда «черный реввоенсовет» был превращен в прозаический и фактически бессильный Энергзем (губернскую сельскохозяйственную энергетическую комиссию), Платонов с горечью признал, что тяжелую артиллерию на войне с врагом заменил простой кастет, и причина тому «обычное безденежье, организационная слякоть и то бюрократическое кольцо, которое не минует никого».