Андрей Рублев
Шрифт:
Сергий, в охотку поедая своих любимых карасей, запивая еду крепким клюквенным квасом, посматривал на молчаливого хозяина, а тот старался не встречаться с взглядом гостя. Сергия озадачили опухшие веки княжеских глаз, и он спросил:
– Кажись, недужишь, княже?
– Бессонница донимала. Спалось плохо.
– От нее мятный настой не худ. Сам с ней едва справляюсь.
– Лягу, а чуть раздумаюсь, так хоть глаза выколи.
– У тебя дум полные короба. Мне от тебя нужен не сказ о них, а только каленая правда. Не скрывай ничего, помни, что
– Бояре послушны. Дышат без одышки.
– Оттого, что из-за стужи мало видятся. Не любят стужу, хотя у самих души холодные. Не ждал седни повидать меня?
– Не ждал. Какая нужна ко мне завелась?
– Это у тебя ко мне нужда завелась.
Услышав ответ Сергия, князь выронил из руки хлеб.
– Не гляди на меня с опаской. Учуял, что надобен тебе. Надобность эта завелась не вчера, да только ты медлил гордость свою пересилить. На неделе объявившись в монастыре, боярин Пахомий молвил летописцу Епифанию, будто ты душой недужишь.
– Пошто Пахомий в Троицу наведался?
– Ему наши изографы образа написали. За ними приезжал. А может, еще зачем, знаю, что беседовал он с боярами из Суздаля.
– Ишь ты. А ведь с виду молчун из молчунов.
– А молчуны дара речи не забывают. Прослышав о твоей недужности, я и решил, что пора с тобой свидеться. Худо, когда бояре о недужности своего князя сокрушаются.
– Прошедшей ночью сам решил позвать тебя.
– А я без зова объявился. Сказывай, в чем во мне надобность?
– Звать решил не из-за пустяшности. Помня наказ Алексия. – Не закончив мысль, Дмитрий замолчал и, налив в чару питье, выпил.
Сергий, выйдя из-за стола, прошелся по трапезной, сказал, опередив Дмитрия:
– Тебе, как отцу, горестно, что сыновья друг к другу студеность камня носят за пазухами?
– Знаешь?
Сергий утвердительно кивнул.
– Как дознался?
– Помнишь, летом Василий ко мне в монастырь напросился?
– Помню.
– Жалился на Юрия. Будто мой крестник злобится помыслом на тебя и на него, оттого, мол, что не ему быть великим князем. Юрий живет чужим разумом. Сам виноват, что доверчиво бояр к детям допускаешь. Бояре в угоду себе мастаки им советы подавать. Ладят все с печалованием о судьбе Руси. Дескать, и князь Дмитрий под Богом ходит, да и не без недужности живет. Ему, мол, надобно загодя сыновью судьбу предрешить. Догадываются, что ты у бояр совета и у татар спрашивать не станешь, кому из сыновей твое место наследовать.
– Василию! Знают все. Не скрываю этого.
– Вот посему и мутят воду, угадывая, что Василий для них неслухом обернется. Надеются стравить братьев по молодости лет, а при всякой смуте и в княжеской семье можно печь с угаром закрыть.
– Я надумал недавно писать духовное завещание. Узаконить им порядок престолонаследия от отца к старшему сыну.
– Давно пора таким законом обзавестись, в коем все ясно.
– Дозволишь верить, что
– Благословляю на сие разумение. Наследником быть Василию. Юрия же без промедления к делу приставь, чтобы меньше пустомельством занимался.
– Звенигородом его одарю.
– Таким одарением не торопись баловать.
– Побеседовал бы с ним.
– С ним о неприязни к брату беседовать нельзя. Разом возомнит, что с ним считаются. Учиним надуманное тобой завещание и дадим ему силу закона, благословленного Церковью.
– Добро.
– А как с дочерью быть порешили? Отдадите ее в Рязань?
– Княгиня слышать о сем не хочет.
– С ней я побеседую. Княжна София, став женой Олегова сына, родством притупит спесивость рязанского князя.
– Пособи, отче, осмыслить завещание.
– Оно со мной.
Сергий подошел к лавке возле печи. Из лежащей на ней кожаной сумки достал свиток. Передал князю, приметив дрожь в его могучих руках.
– Писано мной самолично. Признаешь годность – скрепишь подписью и печатями. И все концы отцовских тревог в воду канут.
Дмитрий, развернув свиток, не торопясь прочитал написанное. Поклонился Сергию в пояс:
– Благодарствую со смиренным почтением за заботу обо мне, грешном.
– О Руси, княже, моя забота, а стало быть, и о тебе, поелику обороняешь ее покой. Бог даст, завтра и окропим завещание в Успенском соборе во славу Руси навеки…
Глава седьмая
1
Весенняя распутица в 1390 году затянулась.
В лесах и оврагах все еще плотно лежали снежные сугробы под блеском обледенелой корки, таяли медленно, а главное, без желанных людям шумливых ручейков.
На тележниках и тропах вязким было тесто грязи. Туго распускались почки. Без охоты пели скворцы…
Москвой второй год правил великий князь Василий Первый.
Удельная Русь достойно отмолилась на панихидах по без времени почившему князю Дмитрию Донскому.
Новый князь, обликом невидный, на слова не тороватый, княжил с прищуром и с пристальной оглядкой. Смерть отца застала его врасплох. По совету отца взял себе в подруги дочь литовского князя Витовта, Софию, а тут уж по отцовскому духовному завещанию величают великим князем.
Москвой и княжествами судить-рядить тягостно, но Василий Дмитриевич, крестя лоб, правил по своему разумению, даже без материнских советов обходился, не говоря об иных прочих.
Юродивые на папертях сулили ему покой и беды. Вещания эти князю не новы. Знает, что Русь без тех или иных бед не живет. Но к любым шепоткам и вздохам бояр Василий прислушивался внимательно.
Москва и княжества тоже с оглядкой привыкали к правежу Василия. Черным людям был по нраву – парчу носил редко, не гнушался иной раз в соборе стоять в гуще молящихся черных людей, не вертя носом от их телесного духа.