Андрей Рублев
Шрифт:
Утро с холодком от обильной росы. В церквах отошли обедни, и рокот колокольной меди стих.
На Великом мосту через Волхов, прижавшись грудью к бревенчатым перилам, Андрей Рублев слушал голос Новгорода. Человечья жизнь вокруг него горланила на все лады всплесками смеха от задиристого острословия, выкриками бесстыдной брани, бабьими охами и ахами и шепотками со словами молитв. В житейскую голосистость вплетались храпы коней, скрипы телег, дробный стук конских копыт на мостовых плахах в щадринах, [14] выбитых шипами подков.
14
Щадрина (или
Он только что отстоял обедню в храме Спаса на Ильине, перед глазами все еще были образы, написанные Феофаном Греком и приковавшие к себе его внимание. С первого взгляда его поразила необычайная манера живописца, то неоспоримое мастерство, с которым он, безбоязненно обращаясь с прописными истинами иконной живописи, их не искажает и в то же время выявляет свое творческое устремление выразительностью написания задуманных им характеров пророков, столпников и праотцев. Андрей настойчиво изучает творения Феофана, и ему уже почти ясно, какими познаниями, какой смелой рукой обладает прославленный живописец из Византии.
Сегодня Андрей, вслушиваясь в напевы богослужения, смотря на Феофаново творение, так и не смог освободиться от мучительных раздумий, порожденных недавней встречей с потерянным житейским счастьем. Прежде чем вернуться в монастырь, он пошел в гущу людской жизни, остановился на Великом мосту, с которого любил смотреть на каменное величие Новгорода. Сегодня он предстал в оправе осенней природы. В Детинце за каменной стеной, сложенной из валунов и плит известняка, горят богатырские шлемы куполов Софийского собора, а напротив, за рекой, лежит Ярославово дворище.
Смотрит Андрей на реку, провожая взглядами плывущие по ней ладьи, ушкуи и плоты, а тяжелые мысли не уходят, не боятся шума города.
Судьба одарила его находкой утерянного счастья. Повидал он Аринушку, избавил рассудок от гнетущей неизвестности о ее судьбе, но, найдя любимую, снова потерял. На этот раз встал меж ними стеной монашеский обет.
Каменея от горя, Андрей привыкает к сознанию, что сила его любви не способна воскресить монахиню Ариадну к мирской жизни. Монастырь не вернет ему любимой Аринушки. Только в памяти будет храниться, пока он жив, все, что было ими пережито, и никакая, даже Божественная, сила не сможет отнять этих воспоминаний. Дал он монахине Ариадне клятвенное обещание хранить память об их таком коротком счастье, понимает Андрей, что и сама она живет памятью, и даже ряса не мешает ей помнить об Андрее.
Наказала она Андрею служить вере Христовой помыслом живописца, украшая иконами безотрадную жизнь Руси. Просила Аринушка помнить, что ее молитвы будут хранить его от беды. Верила она, что ее молитвы помогут ему не потерять данный свыше дар живописца, укажут торные тропы в житье и в труде. Дал он ей слово, что будет жить правдиво и смело, будет верен той смелости, которая позволила ему заново переписать очи Христа на древней византийской иконе.
Каждое слово, услышанное в монастыре от монахини Ариадны, стало для Андрея заветом его жизни.
Прожил Андрей в монастыре две недели, видясь с Ариадной и игуменьей Рипсимией.
Однажды в ненастный вечер Аринушка позволила себе последний раз забыть о монашеском обете и рассказала о самом страшном годе ее жизни. После этого рассказа Андрей узнал, отчего голову его любимой покрыла седина, которую он увидел, когда Ариадна поправляла съехавший апостольник. В тот вечер Аринушка, обливаясь слезами, вновь прошагала тропой давно пережитого. Рассказала, как, уплыв на лодке из вотчины, ютилась в лесу у бортника Досифея, а когда до нее дошла
Плывут по реке среди лодок и плотов отжившие летние листья. Смотрит на них Андрей с моста, без успеха стараясь отвлечься от нерадостных воспоминаний.
2
Не по-осеннему светит яркое солнце. А ветер студит его тепло, гонит по небу облака косяками белых коней. Мечется ветер по роще, проносится торными тропами, по одной из них идет старик в синем плаще на голубой подкладке. Ветер раскидывает полы плаща, похожие на крылья, и кажется, будто большая синяя птица старается взлететь, но у крыльев нет силы оторвать ее от земли.
Этот путник – прославленный живописец из Византии, именитый житель Новгорода Феофан Грек.
Старик дороден, но ходит легко, при ходьбе выдвигая вперед правое плечо, будто отстраняет им на пути препятствие. Горбатый нос клювом нависает над пухлыми губами. Над глазами топорщатся кустистые брови. Смуглое лицо в морщинах, и в каждой из них скрыты следы тех или иных покойно или тревожно прожитых лет.
Девять лет назад Феофан, уже имея славу великого живописца, повстречался в Кафе с новгородским купцом Венедимом Мохоногим и услышал от него приглашение московского митрополита Алексия поселиться на Руси, дабы своим живописанием одаривать лепостью христианскую церковь.
Купец был красноречив, уверял византийца, что перед его иконами, привезенными из Византии, молятся в Москве, Новгороде, Владимире. Феофан, достаточно наслышанный о Руси, задумался о заманчивом предложении, размышлял, следует ли ему покидать Византию, где у него становилось меньше возможностей воплощать свои замыслы.
При каждой новой встрече Мохоногий продолжал уговоры, звал настойчиво, соблазняя богатством Новгорода. Говорил о его многочисленных храмах, стены которых могли бы быть украшены росписями Феофана. Живописец тем временем расспрашивал византийских купцов, бывавших в Новгороде и на Руси, и, уверившись в правдивости заманчивых посулов новгородца, решил отправиться на Русь.
Феофан прибыл в Новгород в тот год, когда в Москве перестал дышать звавший его митрополит Алексий. Появившись в городе легенд и преданий, Феофан, украсив своей вдохновенной живописью храмы, через восемь лет стал его новой легендой.
Прожив первые два года немым из-за незнания языка, Феофан вслушивался в речь новгородцев и, поражаясь ее напевности, упорно учился говорить. Его упорство увенчалось успехом – он начал общаться с людьми, обходясь без толмачей и все меньше и меньше коверкая слова. Удивляя новгородцев, Феофан открыто восхищался творчеством неведомых живописцев прошлого. К неудовольствию богатых заказчиков категорически отказывался заменять древнюю роспись своими творениями. Весть об его отношении к новгородской древности быстро привлекла к нему внимание местных живописцев. Появились ученики, с которыми он щедро делился знаниями и опытом, с радостью наблюдая, с каким жадным стремлением они старались постичь мастерство.