Андрей Ярославич
Шрифт:
Андрей подумал, что майорат несомненно способствует украшению владений правителя, но, с другой стороны, попробуй справься с боярином-бунтарем, засевшим в подобной замковой крепости! Андрей чуть было не высказал эти свои мысли вслух, но вовремя сообразил, что вовсе не следует огорчать и сердить дворского таким косвенным напоминанием о Домажириче…
Вечером простился Андрей со своими друзьями, Константином и Маргаритой. Все трое надеялись на самую скорую встречу. О цели приезда Андрея не говорили вовсе. Но уж для дворского и его детей цель эта не была тайной! Всем троим Андрей очень понравился, и они теперь желали ему всяческого добра и верили в скорую свадьбу. Дворский, впрочем, имел свои соображения и предчувствия, но обаяние этого юноши пересиливало самые трезвые и мудрые мысли и самые верные предчувствия!..
Выехали на самой
И, должно быть, это путешествие выдалось в жизни Андрея самым приятным.
Снова ему казалось, что все здесь ладно, весело, солнечно и обустроено разумно и хорошо. Люди приветствовали его на певучем наречии, но это наречие уже было совсем внятно его слуху и радовало. Дома в селах были тоже веселые, и пусть кровли соломой крыты, зато стены беленые разукрашены красной и синей краской. Приметны показались Андрею красные безрукавки, отороченные мехом, — одежда и мужчин и женщин, и шапки мужские с цветными лентами.
Встречались на пути всадники знатные, в красивых Доспехах, в цветных платьях из тканей дорогих. Почтительными приветствиями встречали дворского и молодого князя Владимирского. Попадались и замки с многоярусными башнями, каменные, высокие. Но Андрей увидел и несколько деревянных строений, почти таких же высоких и с такими же башнями, только деревянными. Проехали и мимо нескольких пепелищ и развалин. Андрей не стал спрашивать, но дворский сам коротко пояснил, что были это замки мятежных бояр из родов знатных — Арбузовичей, Молибоговичей, Домажиричей… При звуках последнего имени Андрей чуть вздрогнул, но голос дворского звучал ровно…
— Мятежники эти наказаны, как потребно, за свои злоумышления против князя…
Дворский Андрей был человек или очень сильный, или очень уж простой в чувствах своих…
Но Андрей, захваченный новыми впечатлениями, вскоре уже и не думал об этом.
Обильны были владения Даниила, богаты. Проезжие дороги полнились гружеными повозками и людьми, пешими и конными. Купцы с товарами ехали безопасно. Везли воск и шелка, шерсть и меха; и сукна из далекой страны, именуемой Фландрия. Кожи везли. Потому что земля Даниила обильна была всяким скотом, и овец, и быков, и лошадей довольно было. Но из Буды, из Унгарии-Венгрии везли серебро и пригоняли табуны совсем особенных коней, которые назывались «фари». Очень были хороши эти венгерские кони, однако на базаре конском в Дорогичине Андрею лучше глянулись половецкие лошади — «актаузы». Сам князь распорядился, чтобы Андрею ни в чем не было отказа. И когда заметил дворский, какими глазами смотрит юноша на коней в Дорогичине, тотчас взяли для Андрея двух самых славных коней, золотом за них заплатили.
Через Дорогичин шла торговля с литвой, ливами и эстами. Им везли выделанные в городах Даниила искусными кузнецами лемехи, серпы, косы. Но было что косить и жать и в землях Галичины и Волыни. Хлебные злаки поспевали в полях. В базарный день попали в Дорогичин. И пока через базар ехали, заглядывались люди на Андрея. Подносили ему и его спутникам хлеба пшеничные и ржаные, овсяные лепешки, намазанные конопляным маслом, пироги белые с горохом, с грибами, с говядиной. Дарили княжеских гостей медными и серебряными гривнами, затейливо резными костяными гребнями…
— Харен!.. Харен! Хорош, красив! — звучало, неслось отовсюду…
Андрей отдыхал душою. Во Владимире с ним сторожко держались, недоверчиво. Не до любования им рыло. Не верили в Андрееву власть, о себе тревожились, гадали — под чьей рукою могут уже в самое близкое время очутиться… А здесь Андрей был тем, чем и назначен был от природы быть, — правителем — жемчужной тучей. Он очень сожалел, что нечем ему отдарить новых своих доброжелателей. Но, кажется, одного его вида и милой улыбки им было довольно… Андрей невольно вспомнил, каким враждебным ему когда-то казалось новгородское торжище. Для того и вел его туда Александр — смутить, огорчить. А что вышло? Ведь и новгородцам Андрей глянулся… А что теперь
В Дорогичине ночевали в хоромах, где останавливался в свои наезды сам князь. Дом белокаменный был, покои богато убранные…
А самым прекрасным в галицко-волынских землях открылись для Андрея горы. И прежде, на пути в Каракорум, видывал он горы, но те горы были для него какие-то холодные, над людьми вздымались и будто не желали приближаться к людям. А в здешних горах душе его сделалось тепло. Высота их была радостной, и легко, нестрашно переходили в крутизну каменную плавные, мягкие очертания холмов. Зато луга сходны были с монгольскими — с головой уходишь в травы цветущие, и сетью живою раскидывается над растениями медоносными хоровое звучное жужжание… Люди в шкурах пасли стада овец. И сыр, большой, влажный молочно и округлый, являлся из кадки деревянной, как дитя из чрева матернего, как таинство… А вода плескучая горных источников так холодна и сладка была… Слушая рассказы и пояснения дворского о князе Данииле, Андрей все более проникался приязнью самой теплой и восхищением искренним. Отчасти, конечно, он заражался настроением своего спутника и сопроводителя, который боготворил князя. Теперь Андрей понял, почему дворский так спокойно говорил о Домажиричах; ведь, разоряя замок Лазоря, отца Маргариты, славный полководец исполнял волю своего боготворимого правителя, а в самой высшей справедливости этой воли он не сомневался никогда!.. И этому отношению, этому настрою трудно было не поддаться, видя перед собой воочию деяния князя. В сущности, Даниил Романович создал Галичину и Волынь. Его приказаниями основаны, выстроены были города — Угровск, Дорогичин, Данилов, Львов, Холм… Он создал Галицко-Волынскую Русь, он не дал погибнуть всему южнорусскому после падения Киева…
Андрей отстоял утреннюю службу в холмской церкви Иоанна Златоуста. Поклоны творил старательно и с раздумчивостью тихой. После залюбовался деревянной резьбой убранства. Наружу вышел и, отступив поодаль, глядел на четырехстолпную постройку, на каменную резьбу фасадную… Как это часто бывает, мысли, копившиеся исподволь, приняли вдруг очертания ясные… И вот что думалось… Александр и Даниил — великие правители, Андрей это знает и с этим своим знанием не спорит. К одному из них Андрей тянется, с другим не может согласиться, но оба — великие правители. И рано или поздно деяния их дадут плоды величия. Прежде — Александровы деяния, а в будущем и вовсе отдаленном — и Данииловы. Это знает Андрей. Но сам он, сам… Остро чувствует он сейчас, именно сейчас, что не судьба ему победы одерживать на битвенных полях, не суждено ему воздвигать и украшать города… Но неужели он всего лишь неудачник, правитель не на месте?.. Кирилл в одной из проповедей своих помянул правителей, неспособных истинное величие от ложного отличить. В Андрея сию стрелу свою наметил отравную. И Андрей смолчал. Не посмел окоротить… Все же — пастырь духовный… Срам!.. Но неужели так и запомнят его?.. Слабовольный, горячий, да неразумный, «сиротиночка, головушка бессчастная»… Нет!.. В метаниях его души, в напряжении мысли — своя суть, своя неведомая еще цель, которая будет уцелена. Когда-нибудь поймут и его величие, величие в отчаянии и унижении. Услышат его голос!..
Столица Даниилова — Галич — резные карнизы и стены фасадные, островерхие кровли — разубрана, разукрашена стягами цветными. Буда и Вена в праздничные дни свои столь красиво не разубирались.
Почти девять лет миновало с той поры печальной, как погромлен был город войсками тартаров-монголов. Но ныне Галич отстроен и вновь живет, цветет…
Андрей и его спутники и сопроводители ехали Подгородьем — ремесленными кварталами. И снова люди встречали и приветствовали Андрея с самым искренним радостным любованием. И цветные стяги, белокаменные дворцы и хоромы в праздничном убранстве — это все было — ради него!.. Но почему, почему? Что он доброго сотворил Даниилу?.. Вот уже едут «княжим городищем», близится дворец князя… Или это в память о союзе с отцом Андреевым, Феодором-Ярославом, князь встречает Андрея с такою пышностью? Разве они были так близки? Разве неведомо было Даниилу, что в помыслах о браке Андреевой Ярослав предпочел ему Гогенштауфена?.. Или вся эта пышная праздничность затеяна особо, напоказ? Напоказ — кому? Александру и Сараю? Напоказ — возможность, вероятность угрожающего им союза? Даниил так уверен в Андрее? Или просто уверен в этой необходимости показать им саму возможность, вероятность… чтобы поутихли, окоротились, лапы свои не тянули бы на русский юг…