Андрейка
Шрифт:
«И Джо не отдал долги?» — испуганно мелькнуло у Андрейки.
Джо вытер ладонью губы, отчего все его цепочки на шее и на запястьях брякнули. Покашляв в руку, попросил неуверенно Барри:
— Эндрю мог бы мне сегодня помочь... Сорри, я не могу вести машину.
— Эндрю нужен здесь! — отрезал Барри.
— Барри, мы потеряем все... Нас не будут ждать... — И, повернувшись к Андрейке: — Эндрю, ты не против заработать 500 долларов? За два часа...
— У меня нет водительских прав!
— Зато у меня есть! — пробасил Джо. — В Канаде этого достаточно. Я тебя учу...
—
— Тебе еще рано на небо, Эндрю! Ты нужен здесь, не так ли?
— Но я же свободный человек, Барри! 500 долларов!
Барри хотел возразить: резко поднял руку. Но тут шагнул в их сторону, надевая блеснувшее пенсне и вытягивая шею, Мак Кей, и Барри промолчал. Только почему-то отвернулся, вытирая платком взмокшую шею.
Через минуту Андрейка уже сидел за рулем белого, широченного, как катафалк, «олдсмобиля», а через час стоял в наручниках у кирпичной стены склада рядом с Джо–колонной. Одноэтажное кирпичное строение, в котором разместились склад и какие—то мастерские, было за городом, километрах в двадцати. Город со своими небоскребами, срезанными наполовину туманом, в дымах, казался отсюда расплывающейся химерой. Еще порыв ветра, и его унесет...
Мотоциклисты–полицейские, подняв и вышвырнув на улицу коврики «олдсмобиля», вытянули откуда-то десятка два пластиковых пачек с белым порошком.
Две легковые машины, вызванные мотоциклистами по радиотелефону, появились раньше, чем Андрейка понял, чем это ему грозит...
... Поперек всего Торонто змеится по дну лесистого оврага, спасенного от застроек, речушка Дон с грязновато–бурой водой. В районе «Мельниц на Дону», так называется этот район, лепится старая тюрьма, обшарпанная, с подтеками на стенах. Андрейка как-то прочитал об этой тюрьме в «Торонто–сан», любимой газете жителей отеля, о том, что здесь был бунт заключенных. Зеки требовали сократить одного из двух пасторов, и на эти деньги поставить в тюрьме три дополнительных телефона–автомата: домой не могут дозвониться! Очередь! Андрейку так развеселила эта заметка, что он решил написать об этом бабушке. Вовремя спохватился... И в страшном сне не могло ему присниться, что его привезут в эту тюрьму, да еще в наручниках. И затолкают в клетку.
Джо–колонну встретили здесь, как родного отца, вернувшегося из командировки. Вместительная камера–клетка плясала и пела. Джо–колонна выталкивал перед собой худющего, с остановившимися глазами юнца и представлял:
— Русский! Прямо от Горбачева! Замечательный парень!
Камера пахла, как номера в их «Королевском отеле».
Русскому пихнули еду, закрутку марихуаны, он только головой мотал:
— Нет, нет!
Гордый!
Кто-то заметил, что здесь уже сидит один русский. За то же самое...
К вечеру привели земляка. Тощий, длинношеий, как жираф. Выше Джо–колонны. Каланча, а не парень. Каланча сказал, что он из Одессы. Сидеть ему еще шесть лет, и потому на днях повезут его в город Кингстон, где сидят «настоящие», как он заявил. По праву старшего советовал вполголоса:
— Ничего не знаешь! Иди в глухую несознанку!
—
— Удивил! Все так начинают!.. Все равно, в глухую!.. Тебе сколько лет?
Андрейка почему-то осмотрелся по сторонам. Признался:
— Шестнадцать... без месяца.
— Без ме–есяца! — присвистнул Каланча. — Все, парень! Ты выскочил! Тут это строго! Законность! Завтра приедут папа с мамой, отдадут им под расписку...
Андрейка представил себе на мгновенье Люсиху с ее вечно брезгливой физиономией и перепуганного отца, которые появятся забирать его из тюрьмы, и торопливо отошел от Каланчи.
— Нет уж! — сказал он самому себе яростно. — Буду сидеть!
На допросе он рассказал все как есть. Это письменно подтвердил и Джо–колонна, поэтому следователи ни на чем другом и не настаивали. Записали слово в слово. Однако почему-то не выпустили...
Через неделю его вызвали снова. Провели в комнату, перегороженную сеткой. За сеткой сутулился Барри. Глаза у Барри воспаленные. Щеки запалые, будто это он оказался за решеткой, а не Эндрю. Барри принес шоколад, фрукты, сказал в тревоге:
— Почему тебя держат — ума не приложу. Они точно знают, что ты ни при чем... Скажи им, что тебе нет шестнадцати. Или я скажу — хочешь?
— Ни в коем случае! — вырвалось у Андрейки.
— Не будь ребенком, Эндрю! Ты же из России, ты что, не знаешь, что с полицией лучше не ...
— Барри! — перебил Андрейка, — кто мне мешает сказать это в тот самый день, когда мне исполнится шестнадцать? Тогда я сам себе хозяин!.. Осталось месяц... чуть меньше! Не сердись, Барри!
— Эндрю! — И шепотом: — Ты поиграл с законом. Это опасно. Пусть тебя заберут предки, ты тут же приедешь ко мне. Ты не будешь с предками ни часу...
— Менять тюрьму на Мак Кея?! — вырвалось у Андрейки. — Извини. Я подожду здесь!..
Барри обхватил лицо руками. Долго молчал. Наконец произнес:
— Эндрю! Кэрен умоляет тебя: уходи! Она просто убита. Хочешь, Кэрен сама приедет?
Андрейка ответил не сразу. Голос его звучал глухо:
— Я люблю твою Кэрен. Но ... буду сидеть!
Андрейку выпустили из тюрьмы «Мельницы на Дону» через три дня. Правда, у него взяли отпечатки пальцев и подписку о невыезде. Объявили, что дело не закрыто и что ему еще придется давать объяснения. В лучшем случае — как свидетелю...
Андрейка особенно болезненно воспринял процедуру отпечатки пальцев. Не сам он прикладывал пальцы к бумаге, а офицер притискивал его пальцы к влажной подушечке, а затем к белому листу. Да еще с такой силой, словно в камеру заталкивал.
«Завели дело, как на подозрительного! Барри предупреждал!» Эта мысль холодила.
Старательно отмывая измазанные тушью пальцы, он спросил дежурного офицера, какой сегодня день. Услышав ответ, Андрейка произнес в сердцах фразу, которую офицер никак не мог постичь. Даже после того, как ему растолковали.
— И отсюда в шею!.. Какое-то проклятье!
Погревшись на холодном солнце, Андрейка отправился в «музыкальный ящик». Других ночлежек в Торонто он не знал. Может быть, обойдется. Не будут бить...