Андрейка
Шрифт:
Через три–четыре дня нечесаные соседи Андрейки зашептались. У этого парня что-то на уме. Он придумал, как взять деньги! Крестов становилось больше — спор разгорался жарче.
— Подкоп под банк?.. Нет, он торчит тут безвылазно. Хочет взорвать «Бринк»? «Я знаю, — воскликнул, пыхнув цыгаркой, малый, лет двадцати пяти, разрешивший Андрейке остаться в их избранном обществе. — «Бринк» после взрыва все время чихает. Не иначе, мальчишка выяснил у механиков, когда «Бринк» отгонят на ремонт и всю дневную выручку повезут в простом автобусе. Тут-то он возьмет все. Без стрельбы. С игрушечным пистолетом... В Штатах такой случай
... Уход Андрейки «на дело» оказался сенсацией. Может быть, самой большой сенсацией в забытом Богом «музыкальном ящике».
Вбежал парень с рассеченной губой и бутылками «краски» в обеих руках и проорал на весь этаж слова, которые его дружки не могли сразу постичь. Тогда он прокричал каждое слово отдельно:
— Он!.. пошел!.. в школу!
5. Мистер Андрейка Купер
Ближайшая школа была частной и напоминала дворец. Башенка из красного кирпича, зеленоватые стекла в староанглийском стиле. Во дворе теснились самые дорогие машины — серые «порши», широкие черные «кадиллаки», белые «паризьены», чем-то похожие на балерин в полете... День был солнечный, и цветистое великолепие резало глаза. Андрейка уже знал, что к частным школам ему и подходить незачем, и потому прошел мимо независимой походкой, подняв голову: мол, плевал я на ваш королевский дворец.
«Хай–скул», или школа для всех, окончивших восемь классов, была далековато. Городской автобус с огромными и промытыми окнами подкатил пустым. Как будто только для него одного подали. Водитель встретил его какой-то шуткой. И всю дорогу пересказывал пассажиру остроты комика, который вчера выступал по телевизору. И радостно хохотал. Общительный дядька!
Тем страшнее оказалась директорша. Сухая, серовато–белая, жестко затянутая в черный костюм дама по имени мисс Гертруда Орр.
Подняла глаза, водянисто–голубые, холодные, сложила губы в улыбке, а глаза не потеплели. Лед, а не глаза.
От нее веяло мачехой — Андрейка с трудом заставил себя заговорить.
— Документы! — Она протянула руку за документами. Отметки у Андрейки были самыми высокими, и она отложила бумаги в сторону. — Адрес родителей?
Андрейка молчал подавленно.
— Я живу отдельно от них, в общежитии. — И, неожиданно для самого себя: — В ночлежке.
— Необходимо письмо от отца, — добавила она отстраненно, беря в руки другую папку.
— У меня нет родителей, — громче сказал Андрейка. — Я живу в ночлежке.
Бесцветные волосы мадам Гертруды Орр, зачесанные необычно, на одно ухо, встряхнулись.
— Я вас не задерживаю! Сорри!
Андрейка сжал руки в кулаки.
— Я приехал в Канаду по закону, мне, извините, полных шестнадцать лет, и я имею право учиться в школе, даже если это, еще раз извините, почему-то вас раздражает! — Поглядел на директоршу тревожно и на всякий случай извинился в третий раз: — Сорри!
Мисс Гертруда Орр быстро стала нажимать кнопки настольного телефона. Явился тучный лысоватый великан лет сорока пяти, в примятом сзади клетчатом пиджаке и полуразвязанном, в красный горошек, галстуке.
— Даглас, — произнесла она сухо. — Возьмите этого посетителя. — И она протянула папку с документами.
Кабинет лысоватого великана оказался рядом. На
«Принципал»... Как в Древнем Риме. Распнут на кресте — обычное дело... » — Андрей поежился.
Мистер Даглас полистал папку Андрейки, и все началось по второму кругу.
— ... У меня нет родителей!
— Совершенно? Вы приехали год назад из Москвы один... пятнадцати лет от роду? Первый случай в новейшей истории.
Серые выпученные глаза канцлера смотрели приязненно, и Андрейка впервые рассказал все, как было.
— Есть еще родственники в Канаде? — спросил мистер Даглас, посерьезнев и усаживаясь на стуле поглубже... — Нет? Значит, вы совсем один... Не так ли?
— Бабушка есть. В Москве.
— Стольный град Москва, — вдруг произнес мистер Даглас по-русски каким-то высоким клоунским голосом, вызвавшим у Андрейки улыбку.
— Моя бабушка тоже родилась в Москве, — торопливо перешел он на английский. — Мир тесен. Так что мы были с вами земляками в XIX веке. Жизнь любит шутить, не так ли? — Он помолчал, вытер лысину несвежим платком. — Так вот что, господин экс—земляк. Я не имею права принять вас. Ни в коем случае. Без письма отца... или другого совершеннолетнего поручителя, достойного доверия... — Он внимательно поглядел на Андрейку круглыми выпученными глазами и вдруг сказал как бы вскользь:
— У вас музыкальные пальцы, мистер Эндрю! Какую музыку вы предпочитаете?
— Баха!
— Иоганна Себастьяна Баха?! Допустим! А что из Баха? Самое любимое?..
— Чакону!
— Чакону?! И можете воспроизвести первые два—три такта, не так ли?.. Ну–у, это будем считать равноценным письму от отца. Я вас принимаю, Эндрю. На свою голову. Рискую! Пока ничего не случится, все будет прекрасно. Но если что-нибудь увижу... двойная игра... Тут же возникнет вопрос: как этот Бах попал в школу?.. — Опять вынул платок и вытер лысину, и спросил деловито, какой у Эндрю любимый предмет. — Математика? Я познакомлю вас с нашим математиком, и он решит, какому классу канадской школы вы соответствуете... А пока что зайдите вот сюда, — он показал на комнату сбоку кабинета. — И там напишите по-английски вашу биографию, а также все, что хотите.
Андрейка взял протянутый ему лист бумаги; когда уходил в боковую дверь, в кабинет канцлера постучали. Андрейка не оглянулся на вошедшего, но новый разговор у канцлера отвлек его от собственных мыслей.
Пронзительный девичий голос поблагодарил мистера Дагласа за что-то, а затем попросил его спокойным будничным тоном перенести экзамен, назначенный на завтра.
— Завтра я иду делать аборт.
У Андрейки рот приоткрылся. «Аборт?!» Он представил себе, что бы началось, если б к директору или завучу их московской школы заявилась девица с такой просьбой. Скандал! Понаехали б комиссии. Из РайОНО. Из всяких горсоветов. Заседания–проработки...
Тут не случилось ничего. Мистер Даглас позвонил кому-то, видно, учительнице, и спросил ее, не возражает ли она, если экзамен у Анны–Марии Гран из ее класса он примет сегодня. Сам.
Через секунду негритянка лет 16–17 в потертом свитере и драных шортах радостно влетела в комнатку, где сидел Андрейка, и, не обращая на него никакого внимания, принялась писать. Временами она что-то бормотала вполголоса, притрагиваясь пальцами к своим смоляным волосам, закрученным в десятки тоненьких косичек.