Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Шрифт:
Однако с течением времени, а точнее, к концу 1976 года я стал замечать, что пометок и подчеркиваний Юрия Владимировича на моих листках становится все меньше и меньше. Наконец, настал день в начале 1977 года, когда я не увидел ни одной пометки — ни синим — отрицательным, ни красным — положительным толстыми карандашами. Меня это очень взволновало, и я в тот же вечер отправился в кабинет Юрия Владимировича для объяснений. Он был занят с каким-то зампредом, а потом принял меня. Это было перед самым отъездом его на дачу, часов в девять вечера.
Я сел на приставной столик
— Игорь, что-то не так?
Я ответил ему, что действительно моя работа идет, видимо, не так, как следует, если он перестал читать то, что я готовлю ему к заседаниям ПБ.
— Я хотел бы знать, — пояснил я шефу, — что мне нужно дальше делать? Может быть, я перестал удовлетворять вашим требованиям и мне нужно уходить?
— Что ты, что ты!.. — махнул слабо рукой Андропов. — Но я хотел бы тебя спросить: что ты мне все время пишешь такие критиканские заметки, что я не могу говорить это на политбюро? Ты что, хочешь, чтобы меня выкинули из ПБ за диссидентские мысли?
— Юрий Владимирович! — удивился я. — Какие диссидентские мысли? Ведь вы, когда брали меня на работу, сказали, что вам нужна свежая голова, мой философский взгляд на вещи и журналистский опыт… Если необходимость в свежей голове отпала, то я могу просто переписывать к заседаниям ПБ передовицы из «Правды»…
Андропов устало закрыл глаза, и я понял, что у него начались какие-то неприятности с Брежневым. Посидев так минуту, Юрий Владимирович снова открыл глаза. Теперь они у него снова задорно блестели.
— Ну ладно, — сказал он. — Продолжай писать свои соображения, как ты делал это раньше. Но это будет только для меня. Поэтому извини, если я не буду их высказывать на политбюро и подчеркивать карандашами… И сам осторожнее выделяй главное во всех документах ЦК, особенно синим карандашом… А то глупость некоторых наших бояр становится слишком видна…
Я понял, что общий отдел и Черненко, видимо, обнаружили какую-то мою промашку, слишком откровенное неприятие дурацких предложений партаппарата, и донесли об этом Андропову.
Юрий Владимирович подтвердил мои подозрения.
— Иногда ты бываешь чересчур прямолинеен и не учитываешь всех тонкостей аппаратных интриг на Старой площади. Поэтому будь осторожнее, когда обрабатываешь документы ЦК, — еще раз посоветовал он.
О том, что именно в начале 1977 года «днепропетровская мафия» начала свою первую атаку на Андропова и к середине того же года Юрий Владимирович оказался на грани удаления его Брежневым из политбюро и из Комитета госбезопасности, я узнал от самого Юрия Владимировича только несколько месяцев спустя.
В начале 1977 года Брежнев серьезно и надолго заболел. Я видел его как-то проходящим в Кремле мимо меня и отшатнулся не только, чтобы пропустить генсека. В одном метре от меня механически прошагал манекен с пустыми глазами, отвисшей челюстью и покачивающийся так, что его охранники все время были настороже — нельзя дать публично упасть генеральному…
Ближайшие друзья и соратники Брежнева по Днепропетровску и Молдавии, в том числе Черненко, Кириленко, Тихонов, Щелоков, Цинев, весьма забеспокоились. Самым реальным соперником Леонида Ильича на главный пост в Кремле оставался в 1977 году 74-летний, но крепкий и энергичный формальный глава СССР — Председатель Президиума Верховного Совета Николай Викторович Подгорный. Среди немногих он был с Брежневым на «ты», держался довольно независимо от генсека. По слухам, он перетащил под свое влияние главный резерв Брежнева — украинскую парторганизацию. К тому же на фоне недугов Брежнева он совершил весной 1977 года «президентскую» поездку по странам Африки, где демонстрировал здоровье, напор и частичную независимость от директив политбюро относительно его речей и маршрута.
Клевреты Брежнева связали «волюнтаристское» поведение Подгорного в этой поездке, привлекшее внимание западной прессы и московских деятелей, которые получали рефераты этой прессы от своих помощников и аппаратов, с имевшей якобы место поддержкой Подгорного Андроповым. Разумеется, Андропов был и оставался верным Брежневу, однако в аппаратных играх слухи иногда становятся достовернее реальной ситуации. Андропов стал в глазах днепропетровцев слишком сильным, особенно если он сблокируется с Подгорным, и его кое-кому хотелось «укоротить», разумеется политически, на голову, которая слишком возвышалась над кремлевскими карликами.
Я думаю, что Юрия Владимировича в большой политике спасло только то, что к этому времени он установил тесные дружеские связи с министром обороны Дмитрием Федоровичем Устиновым и министром иностранных дел Андреем Андреевичем Громыко. Этот триумвират, который окончательно оформился к началу 1978 года, фактически за полгода до этого стал оказывать решающее влияние на секретариат ЦК и политбюро. Суслов, активно враждовавший с Кириленко, вторым претендентом от днепропетровцев на власть после Брежнева, также исподтишка поддерживал Андропова. Но угроза удаления Юрия Владимировича из политбюро и КГБ, на мой взгляд, с середины до конца 1977 года все-таки оставалась вполне реальной.
Как я понял из протоколов заседаний политбюро за второе полугодие 1977 года, Юрий Владимирович вообще перестал выступать по обычным вопросам повестки дня. Ссылки на его замечания и предложения делались только по поводу решений «за повесткой дня», которые проходили вне протоколов, по разделу «особая папка».
На мой взгляд, именно к этому периоду его жизни Юрий Владимирович сильно изменился. Возможно, он был напуган 1977 годом, как когда-то 1950-м, то есть годом «ленинградского дела», могущего поставить точку не только в его политической карьере, но и самой жизни. Теперь самое большее, что ему угрожало, — изгнание на пенсию или послом в какую-либо страну, как произошло это, например, с Кириллом Трофимовичем Мазуровым, не принадлежавшим к брежневской клике.