Анелька
Шрифт:
На лугу ему пришлось свернуть с дороги, потому что его увидели пастухи, закричали, стали гнать и угрожать ему палками.
Его сильно мучил голод. Он помнил, что прежде люди в деревне всегда бросали ему хлеб, как только он подбегал к чьей-нибудь хате. И, когда ему опять попалась на дороге деревня, он, уже едва волоча ноги, подошел к ближайшей хате, дрожа от усталости и смиренно глядя на дверь. Вдруг она открылась, и Карусь увидел здоровенного мужика с вилами. Мужик стал его гнать и позвал соседей на помощь. Улица сразу закишела людьми с кольями и топорами.
Карусь был уже за две мили от дома, все кружил и искал следов. Теперь он избегал деревень и при виде людей дрожал от страха. По дороге он пил воду из луж, но еды не было, только на третьи сутки ему повезло — он нашел в поле дохлую, уже разлагавшуюся ворону и, победив отвращение, вмиг сожрал ее.
На четвертый день ему встретился в поле какой-то человек, который пытался остановить его. Карусь сильно испугался и поспешил убежать от него. Но, когда опасность уже, казалось, миновала, позади прогремели два выстрела и что-то сильно ударило Каруся. Левая задняя лапа так онемела, что он уже не мог ступать на нее и, волоча ее, бежал на трех ногах.
Силы начинали изменять ему. Он то и дело ложился в борозду и отдыхал. Во время одной из таких остановок он увидел, что онемевшая нога вся в крови и ее облепили мухи. Он отогнал мух, слизал кровь и поплелся дальше.
Прошел еще час, и уже около полудня Карусь увидел вдалеке среди поля какие-то крыши. Он изнемогал от жары, а вокруг не было леса, одни только болота. Он решил подкрасться к маячившим впереди строениям, напиться и отдохнуть.
Но идти напрямик он боялся, стал кружить и сбился с дороги, — он уже не мог сообразить, откуда пришел, в какую сторону идет. Чутье притупилось, и совсем не было сил. Через каждые несколько шагов пес спотыкался и падал.
Наконец, чувствуя, что с ним творится что-то неладное, он завыл, обратив морду в сторону построек.
Около одной из них появилась какая-то фигура, но на таком далеком расстоянии Карусь не мог разглядеть ее. Охваченный тревогой, он хотел убежать, но свалился без сил. В глазах потемнело, он задыхался. Однако страх все превозмог, пес сделал попытку встать, поднял голову… и увидел над собой Анельку.
— Карусь! Карусик! Песик мой! — вскрикнула девочка, став около него на колени и стараясь поднять его.
При звуке ее голоса Карусь забыл все — свои бесконечные странствия, страшную усталость, боль, голод и жажду. Он простил тем, кто его бил и преследовал, даже тому, кто в него стрелял. Солнце больше не жгло, пересохший язык не болел. Он видел только свою хозяйку, смотрел ей в глаза. Ручки Анельки гладили его пылающую голову. Он ощущал эту ласку и слышал, как девочка повторяла его имя.
Он был счастлив и хотел весело залаять, но только жалобно завизжал. Он хотел попросить прощения за самовольную отлучку из дому и смиренно вытянулся, положил ей морду на колени.
Ах, как ему было хорошо! Он чувствовал, что его морит сон. Не удивительно — ведь он столько дней не спал. Он посмотрел в лицо своей хозяйке, и когда она нежно обвила
И, наконец, перестало биться.
Глава тринадцатая
Хутор, куда дотащился Карусь и где обрел он вечный покой, принадлежал жене пана Яна, — это было все, что осталось у нее от отцовского наследства.
Хутор лежал в глубокой лощине, куда со всех сторон стекали воды. На расположенных повыше небольших участках можно было сеять рожь или сажать картофель, а низины представляли собой сплошные болота. Чем дождливее бывало лето, тем меньше собирали с лугов сена и тем громче квакали лягушки и кричали птицы на болотах.
Замкнутый горизонт, темные зеркала вод в зеленой раме аира, несколько засеянных полос и гряды картофеля, да кое-где купы низкорослых ив, и с одного края ложбины темный лес — вот все, что можно было здесь увидеть. От леса тянулась узкая дорога, на которой ямы время от времени закладывались фашинами. По дороге почти никто не ездил.
В этом унылом месте стояла большая изба с гнездом аиста на крыше. От избы под прямым углом отходило длинное строение, в котором помещались хлев и амбар, тоже с гнездом аиста. Жилая изба и эти службы замыкали с двух сторон прямоугольный двор, с двух других сторон огороженный плетнем.
Посреди двора находился колодец с журавлем и желобом, а вокруг него стояла большая лужа.
Анелька плохо помнила, как ее привезли сюда. Вез их Шмуль, и, кажется, довольно долго. Всю дорогу она лежала, уткнувшись головой в колени матери, и ничего не слышала. Только по временам раздавалась жалоба матери или Юзека:
— Ой, как трясет!
И тогда Шмуль оборачивался и говорил:
— Извините, вельможная пани, у меня нет другой повозки.
После этого наступала тишина, только тарахтел и трясся возок, а через некоторое время снова слышался голос матери:
— Ах, какой же Ясь дурной человек! Как он мог нас покинуть в беде? У меня от этой мысли голова готова треснуть!
А Шмуль отзывался:
— Если бы вельможный пан поставил для меня мельницу, у меня была бы теперь бричка на рессорах.
Анелька не вполне была уверена, что, будь у Шмуля бричка на рессорах, это могло бы облегчить горе ее матери. Ей самой, например, было совершенно все равно, ездит ли Шмуль в бричке или телеге. Может быть, это потому, что она была так слаба?
Она вдруг очнулась, почувствовала, что возок остановился. Кто-то поднял ее и стал целовать, приговаривая:
— И детишки здесь! Детишки! Мои все поумирали, так хоть на ваших порадуюсь, ясновельможная пани…
Потом какая-то женщина (это была жена приказчика) с желтым морщинистым лицом, в красном платочке на голове, взяла Анельку на руки и внесла в избу, где было очень душно.
Здесь ее уложили на широком топчане. Лежать было жестко, к тому же донимали блохи и мухи.
Анелька открыла глаза.