Анфиса
Шрифт:
Федор Иванович. Скажи мне: да. Выйди к ним ко всем и скажи, что любишь меня.
Анфиса. Завтра я уезжаю.
Федор Иванович. А я один?
Анфиса. С вами останется жена.
Федор Иванович. Плохая шутка, Анфиса Павловна.
Анфиса(гневно). Ах, Боже мой! Да поймите же вы, что я просто, что я просто — не люблю вас.
Федор Иванович(устало и покорно). Да? Так вот как, значит. Хорошо! Ну, так уходите же — чего же стоите,
Анфиса(коротко). Все.
Быстро уходит. Федор Иванович несколько раз проходит по комнате, останавливается, думает о чем-то, сально вздыхает и, окинув комнату быстрым взглядом опомнившегося человека, хочет уходить. Но вспоминает — и, подойдя к самому креслу бабушки, продолжительно и строго грозит ей пальцем.
Федор Иванович. Молчи.
Спицы в руках бабушки заметно дрожат. Федор Иванович уходит. Из-за ширмы появляется бледная, растерянная Александра Павловна, торопливо застёгивает крючки на лифе и как-то нелепо, словно слепая, тычется в углы.
Александра Павловна. Ах, Боже мой! Что же это, бабушка. Как же мне быть, если он догадается, я была здесь и все слышала. Что я ему скажу? Он не поверит; что я нечаянно. Молчи, бабушка, молчи! Бабушка, милая бабушка, у меня ноги подгибаются, я упаду сейчас, бабушка…
Вбегают очень весёлые Ниночка и гимназист Петя.
Ниночка. Саша, Саша, где ты? Тебя Федя ищет. Скорее, сейчас ужин!
Александра Павловна. Я только сейчас, я была в детской.
Ниночка. Уже скоро двенадцать!
Александра Павловна. Вот как, а я и не думала, что уже скоро двенадцать. Я была в детской. Вот как странно — уже скоро двенадцать.
Ниночка(удивлённо). Да что с тобой, Саша?
Александра Павловна. Я была в детской, что же может быть со мной; вот странно! Я все время была в детской.
Ниночка(берет её за руку). Идём, идём!
Александра Павловна. Да, конечно, идём, а то как же? Конечно, идём. И вы с нами, Петя, или вы останетесь тут?
Петя(хохочет). Тут? С бабушкой?
Александра Павловна. Ну да, я хотела сказать…
Уходят, оставляя дверь открытою. Бабушка перестаёт вязать и слушает, приложив руку к бескровному уху. Слышны восклицания, смех, обрывки музыки и пения, затем наступает тишина — и в тишине большие часы отчётливо и гулко отбивают двенадцать ударов. И как торопливое, маленькое эхо, запоздав на минуту, отвечают и маленькие часы в бабушкиной комнате. Тех, далёких часов бабушка, видимо, не слыхала, но к этим прислушивается внимательно, подтверждает слабыми кивками головы торопливые удары — и снова берётся за чулок. А там уже снова говор и смех и тонкий звон стекла, поздравления, разрозненное, неудавшееся «ура». Весь этот разноголосый шум приближается сюда, и отдельные всплески его раздаются в самой бабушкиной комнате.
Голоса.
— К
Первыми входят старики Аносовы, родители Александры Павловны.
Аносов. Ну, держись, бабушка, к тебе целое нашествие! Так пока что, до галдёжу всякого, мы вот и пришли со старухой тебя поздравить. Поздравляю. Ничего, живи себе, уж столько прожила, что ж с тобой поделаешь. Ну, и что Федя с этим музыкантом наделал: он эту самую свою фортепиану, как хороший муж хорошую жену, бьёт и по ушам, и по мордасам, и за волосы её волочит… а сам-то хохочет, чудак! Хороший, видно, человек!
Аносова. Я уже и смотреть боюсь, как он мудрует, вот-вот посуду бить начнёт. Хороший человек в семейном доме так себе напиться не позволит. Я уже и то говорю Сашеньке: ты бы, дочка, лучше в кухню его отправила, пусть там по столу колотит. Она говорит, нельзя — гость. Какой же он гость, когда музыкант, да ещё пьяный.
Аносов. Вот и они. Весёлый народ!
Голос Розенталя. Господа, факельцуг. Берите свечи.
Беспорядочной толпою, с попыткой изобразить факельное шествие, спотыкаясь на ступеньках, с говором и смехом, входят гости. Развязно, несколько иронически, видимо проделывая шутку, поздравляют бабушку; но встречают старое, серое от старости и знания замкнутое лицо, видят мелькающие спины, слышат глухое, но тревожное молчание — и в смущении неловко отходят.
Розенталь(добродушно кричит старухе на ухо). Бабушка, слыхали, ещё Новый год наступил. Понимаете, Новый год? Поздравлять пришли. С новым счастьем, с новым годом, ну, и так далее. Ну, а вот зубы-то уже не вырастут, бабушка?
Аносов. А вы её, господин Розенталь, не тревожьте — от такого ласкового крика она и помереть может, жизнь-то у неё промеж пальцев вертится. Не сдунуть бы.
Ниночка(целует старуху). Милая ты моя старушка, вот и раскрылись ворота.
Гимназист Петя идёт под руку с тапёром, оба покачиваются. Тапёр молодой, краснолицый, прыщеватый малый, с длинными мочалистыми волосами, которые нависают ему на лоб и которые он смахивает с таким видом, как будто ловит муху. Радостно смущён, давно уже потерял язык и только временами дико хохочет и взмахивает руками, как бы разбивая рояль. Подружившийся с ним Петя громко поёт ему на ухо.
Петя. «Разбив моё сердце безбожно, она мне сказала: „прости“. Так будем же пить, пока можно, а там хоть трава не расти».
Отчаянно машет рукой, тапёр дико хохочет.
Померанцев(пьяный и мрачный). Оставь, Петя, не унижай себя.
Аносова. Ай-ай-ай, вот бы повидали вас родители!
Померанцев(мрачно). У нас нет родителей. Мы подкидыши.
Петя(кричит). Нина Павловна, с Новым годом и новым счастьем! «Рассудок твердит укоризну, но поздно, меня не спасти…»