Ангел из Галилеи

Рестрепо Лаура

— Только ничего не говорите маме. Никому не нужно говорить.

Мальчик покинул джип, не попрощавшись.

~~~

Ночь на четверг я провела, мучаясь то бессонницей, то кошмарами, умирая от жары, если накрывалась, или от холода, если сбрасывала одеяло, и во сне и наяву я грезила о маленьком ангеле, брошенном и молчаливом, играющем в углу. В пятницу я проснулась с решением не ездить в сумасшедший дом и не выяснять ничего больше.

Мое вмешательство в мистические события

Галилеи низвело их до человеческих несчастий. Какой смысл лечить ангела, если лечение заставит его вспомнить, а воспоминания — острые осколки, которые вопьются в сердце ему, его матери, его брату, мне самой и кто знает скольким еще людям? Какая я дура! Сжигаю миф об ангеле, зная, что из его пепла родится жестокая правда о человеке.

У меня не было сил, даже чтобы подняться, когда зазвонил телефон. Это была Офелия.

— Хорошие новости! Вчера я сделала ему электроэнцефалограмму и люмбальную пункцию. У твоего ангела действительно эпилепсия, но ее можно держать под контролем. Если он будет каждый день принимать таблетки, приступы, возможно, не повторятся. Это сделает его существование более сносным.

Повесив трубку, я почувствовала, что у меня словно камень с души свалился, а отношение к ситуации вновь поменялось. А что, если бы ему не сделали электроэнцефалограмму? Приступы так и продолжались бы, с каждым разом все более тяжелые, убивая его день за днем. В конце концов, нельзя отвергать средства, которые люди пытаются придумать, чтобы противостоять своим болезням. Донья Ара и Орландо должны понять, что, хотя у правды ужасное лицо, маска выдумки куда хуже. Сам ангел должен подчиниться лечению, которое снимет пелену с его глаз. Только взглянув в глаза своему собственному прошлому, каким бы бесчеловечным оно ни было, он обретет свое настоящее и будущее. Да, я поеду в сумасшедший дом и постараюсь разузнать правду.

Меня предупреждали, что эта «Пикота» была одним из самых жутких мест на земле, где заживо хоронили людей, куда сваливали человеческие отходы и оставляли гнить.

— Мне кажется, сеньорите не стоит заходить внутрь, — острожно заметил сторож, охранявший решетчатые ворота.

— Стоит.

— Вы, конечно, можете это сделать, я вижу разрешение, но я вам не советую. В самом лучшем случае вы всего лишь нахватаетесь вшей.

— В любом случае я хочу войти.

— Одной нельзя — запрещено. Вы должны дождаться охранника, который будет вас сопровождать.

— Здесь несколько лет назад содержался юноша, вы должны помнить его — он был самым высоким из всех заключенных, другого такого вы просто не видели…

— Я здесь человек новый, а кроме того, уже подал просьбу о переводе. Это место не для людей. Здесь даже пропитываешься вонью, и бессмысленно стирать одежду или мыться, потому что жуткий запах ничем не уберешь. Это не жизнь, работать здесь — это не жизнь, нет.

— Возможно, есть какие-то архивы, где я могла бы отыскать нужные сведения. Разве здесь не хранят списки бывших заключенных?

— Спросите

в администрации, может быть, там и имеется какой-нибудь архив.

— А вы не знаете имен людей, которые здесь находятся?

— Они сами не знают своих имен, вы должны понимать, что они не просто преступники, они еще и сумасшедшие. Так как к ним никто никогда не обращается, они даже имя свое забывают.

Я старалась ничего не видеть, не слышать, не говорить — словно меня здесь нет, старалась не коснуться ни грязной стены, ни засаленной решетки и хотела бы никогда не ступать на этот пол, не дышать этим воздухом, наполненным горем. По другую сторону решетки виднелась лишь сырость и темнота, я не могла различить голосов, лишь покашливания и приглушенные шумы, словно какие-то животные бились в агонии в своих логовах. Из глубины пещеры до меня долетали липкие испарения, полные тлена и безнадежности, — еще немного, и меня вывернет наизнанку. Я стояла на пороге последнего рубежа существования, где человек превращается в грязь, и силы покидали меня.

С этой стороны решетки показался косоглазый человечек, он мыл пол и стены, поливая их из шланга.

— Пожалуйста, отойдите. Я ненароком могу забрызгать вас, — предупредил он и, хотя я отошла, залил мои туфли водой.

— У вас родственник внутри? — спросил он.

— К счастью, нет. Вы давно здесь работаете?

— Да, всю жизнь.

— Тогда вы мне поможете. Помните необычайно высокого юношу, который содержался здесь некоторое время назад?

— Очень высоких, насколько помню, через это место прошло двое или трое…

— Этот был смуглый брюнет…

— Они все тут смуглые брюнеты.

— Этого трудно забыть, потому что он был очень красив, постарайтесь вспомнить…

— Там внутри красавцев не бывает. Не те, понимаете, условия.

— Он был настоящим гигантом. Кажется, его называли Немой.

— Большая часть тут немые. Немые, и глухие, и тупые. Они воют и хрюкают, но не разговаривают. Тут они становятся такими.

— Фабрика ангелов… — сказала я себе под нос, но человечек услышал.

— Фабрика ангелов, говорите? Ха! Вот это здорово. Фабрика ангелов! Слушай, Гонсалес! — закричал он охраннику. — Она говорит, что это фабрика ангелов!

— Поглядим, что она скажет, после того как побывает там, — ответил Гонсалес.

— Юноша, о котором я говорю, пробыл в заключении несколько лет и после смог выйти, — настаивала я.

— Отсюда никто не выходит.

— А этот вышел…

— Должно быть, произошло чудо. Конечно, иногда, когда их становится слишком много, приказывают устроить чистку и вышвыривают наружу самых никчемных.

Я увидела, что приближается охранник, который будет сопровождать меня, и почувствовала ужас. Я не могу, не могу, не могу, кричало сердце, готовое разорваться.

— Это она, — указал на меня Гонсалес вновь прибывшему.

— Пройдемте, — сказал мне тот, достал связку ключей и начал открывать решетку.