Ангел из Сетубала
Шрифт:
Вернувшись домой, Ван Хайден снял сапоги, полушубок, шапку и поднялся на второй этаж, в спальню. Липочки и Лаврушки дома не было, наверное, зашли в гости к тестю и теще, жившим неподалеку. Он вынул Крест, положил его на стол и стал прикидывать, как его лучше распилить. Для начала он попробовал расшатать большой рубин, но не тут-то было, камень сидел крепко.
Он хотел встать и пойти на кухню за ножом, как очередной приступ сухого, изнуряющего кашля навалился на него. Он снова попытался встать, но тут острая боль в груди осадила его, – казалось, что сердце стиснули раскаленными
Очнулся Ван Хайден от сильного запаха уксуса. Откуда-то слева тянуло морозным воздухом. Он открыл глаза. Окно в комнате было распахнуто настежь. Рубаха его была расстегнута до пупа. Над ним склонилась Липочка, старательно растирая мужу грудную клетку.
– Живой, Петя, живой! Слава Богу! – выдохнула она и опустила голову ему на грудь.
Плечи ее дрожали.
– Не плачь, родная. Все хорошо, я не умер. Не плачь, Лаврушку напугаешь.
Голландец гладил жену по волосам. Он осторожно отстранил от себя Липочку, приподнялся и сел на пол, обнимая жену. У дверей спальни стоял его сынишка. Из глаз его одна за другой катились слезы.
Он подбежал к Ван Хайдену, обнял его за шею и зашептал на ухо:
– Ты не умирай, папка, не умирай. Как мы будем без тебя? Не умирай, слышишь?
– Слышу, сынок. Не умру. Я же бессмертный.
Он поцеловал сынишку в лоб.
– Как Кощей?
– Как Кощей.
– Нет, Кощей – плохой. А ты – хороший.
Они сидели на полу втроем, обнявшись, и молчали. И голландец, наверное, впервые в своей жизни чувствовал себя счастливым. Ему было тепло и покойно в этом доме, рядом с беззаветно любящей его женщиной, с обожаемым им сынишкой.
– А может, это и есть его самое большое сокровище? – думал Ван Хайден. – Что плыть на край земли, терпеть лишения, рисковать жизнью? Да пропади они пропадом, те сокровища!
Он хотел встать с пола, но в глубине сердца его шевельнулся какой-то червячок.
– Постой, значит, вся моя предыдущая жизнь была насмарку? Я десять лет жил в постоянной опасности, два раза тонул, два раза был ранен, – и все напрасно? Я один остался в живых из команды Родригеса. Я один знаю, где лежат сокровища. Это ведь неспроста. Значит, кому-то это нужно было? Стало быть, сокровища по праву принадлежат мне. Я один знаю о них. И должен их забрать. И это будет справедливо. Не для себя радею, для Лаврушки и для будущих моих детей, чтобы они жили лучше, чем их отец. Все! Решено. Весной, когда потеплеет, продам по частям Крест и подамся в Испанию, в Картахену. Там куплю судно, – и вперед, на свой остров. Жене скажу, что поехал на родину, в Голландию, погостить, проведать родственников. Через полгода вернусь богатый, как Крез.
– Дорогой, как ты себя чувствуешь? – донесся до него голос жены.
– Все хорошо, милая.
– Может быть, мы тогда встанем с пола и пойдем пить чай?
– Отличная идея! Пойдем, сынок, чай пить!
Ван Хайден с трудом поднялся с пола.
– Пойдем, папка! С баранками и с клубничным вареньем! – радостно закричал Лаврушка и стремглав бросился к двери.
– Пошли на кухню, спасительница моя.
Голландец подошел сзади к жене и обнял ее за плечи.
Липочка стояла у стола и пристально смотрела на Крест, тускло поблескивавший драгоценными камнями.
– Это что, Петя? – спросила она, подняв на мужа удивленные глаза.
– Вот уж некстати со мною случился приступ, не успел спрятать Крест, – пронеслось в голове бывшего пирата.
Он хотел рассказать жене все честно. О своей лихой молодости, о «кошельке» Родригеса. Но тут же отмел эту мысль. Никто не знал, что он был морским разбойником, даже родной дядя Иохим. Все знали, со слов самого Питера, что он десять лет плавал на различных торговых судах. Пираты подлежали аресту, а затем суду, в любой стране. А приговор был для них один – виселица.
– Это что, Петя? – настойчиво повторила Липочка.
– Это? Это Крест, – как можно равнодушнее произнес Ван Хайден.
– Я вижу. Чей он?
– Кто? Крест? Крест мой. Так вот всю жизнь и несу крест свой.
Но Липочке было не до шуток. Она отстранилась от мужа.
– Твой? Петя, откуда у тебя такой большой золотой Крест? Здесь огромные рубины, россыпь бриллиантов, и весит он, наверное, фунтов пять. Это же сумасшедшие деньги.
– Скажешь тоже, фунтов пять. Тут и четырех не будет.
Ван Хайден поскреб пятерней в затылке, не зная, что сказать дальше. Его вдруг осенило. Сам Крест и камни потускнели, просто их уже много десятков, а, может быть, и сотен лет, никто не чистил.
– Да может и того меньше. Фунта три с половиной, – начал врать, как газета, голландец. – Сам Крест вовсе не золотой, а раззолоченный. А камни эти драгоценные – подделка! Стекляшки. У нас в Амстердаме, знаешь, какие искусные ювелиры? Все, что хочешь, подделают. Грошовый Крест. Он у меня в детстве над кроваткой висел. С тех пор я его за собою и таскаю в сундуке.
– Ну слава Богу, – облегченно вздохнула Липочка.
Святая простота, она верила всему, что говорил ей муж.
– А знаешь что, Петя. Давай этот Крест над кроваткой Лаврушки повесим?
– Конечно, родная. Вот попьем чаю и повесим.
Ван Хайден обнял жену, и они пошли на кухню. На душе у голландца скребли кошки. Опять ему пришлось врать любимой женщине.
– Ну ничего, соврал и ладно. Для ее же пользы. Меньше знаешь – крепче спишь. Вот весной съезжу на остров, заберу «кошелек» Родригеса и к осени вернусь в семью. Богатый, радостный и здоровый. И начнется у меня совсем другая жизнь, праведная и счастливая. А то, что было до этого, сотру из своей памяти навсегда.
Так думал голландец, и от этих мыслей в душе у него становилось тепло, уютно и радостно. Но человек предполагает, а Бог располагает. В феврале месяце, поздним вечером, голландец возвращался из трактира в изрядном подпитии. Не доходя до дома несколько десятков метров, с ним снова случился приступ. Он потерял сознание и упал в сугроб. Время для него остановилось.
Утром обледеневший труп Ван Хайдена нашел местный дворник. Через два дня голландцу исполнилось бы тридцать семь лет.