Ангел Маруся
Шрифт:
Я свою работу — любила. Здесь, в вечном отдыхе и наслаждении, мне будет её не хватать. Карьеры особой сделать не довелось, ну да не очень и хотелось, а вот настоящим моментом я была довольна — ощущала себя вполне на своём месте. Подвизалась я, теперь уже можно говорить — прежде, в туристической фирме. Ну и, естественно, частенько посещала дальние страны с ознакомительными целями. Муж почему-то очень не любил такие поездки — считал, что это развивает мой кругозор не в том направлении. А я во всех направлениях его успевала развивать. Тем более, что моей наставницей по расширению горизонтов выступала зажигательная Дашка. Она меня когда-то к нашей старой каракатице и устроила. Хотя, зря это я… Просто
Извините, не успела. Не все нужные книжки прочитала, не всю музыку переслушала, да и в живописи, чего там, не очень разбиралась. Меня больше привлекали простые удовольствия. Те, для которых вполне хватает пяти чувств. Но только и раньше у меня были смутные подозрения, а теперь я точно знаю, что этот праздник — проходит.
7
Начальница напрягла кое-какие свои связи и достала мне хорошее место. Я слетала посмотреть — действительно, вполне прилично. Высоко, сухо, солнышко светит, тишина. Берёза жёлтыми листочками сорит, каркуши на крестах сидят. Вечный покой. Памятник мне поставят из розового гранита, напишут даты, между которыми — тире. Не прочерк, а кусочек прямой, который, как известно, можно мысленно продлить в обе стороны.
…А на другом берегу моря, которое самое синее — большой шумный город, заслоняющий закат силуэтами мечетей и дворцов. В городе, где ветер гоняет по узким улочкам мусор и пыль столетий, и чайки кричат свое вечно бессмысленное — А! А! живёт последняя случившаяся со мной любовь. Смуглый юноша с обманчивой внешность абрека и двумя дипломами высшего образования, так никогда и не узнает, что меня больше нет и, пока жив, будет надеяться на случайную встречу, подстроенную судьбой каким-нибудь совершенно чудесным образом.
…Я помню себя ребенком в эпицентре галдящей детсадовской стаи на площадке для прогулок, засыпанной разноцветными листьями — жёлтыми, красными, синими. Синие листья помню отчетливо. Потом, во взрослых жизненных периодах, они мне почему-то больше не встречались. Как будто нечто простое начальное не получило дальнейшего подтверждения. Пустяк, вроде бы, а внушал-таки некую неуверенность в завтрашнем дне. И в выбранном пути, как таковом.
Наверное, я выбрала не тот путь, шла себе по дорожке, предназначенной другому, ещё и упорствуя в своих заблуждениях. Да и дорожка-то была не очень гладкой. И отнюдь не прямой. Ну, это я теперь все хорошо вижу, а тогда могла только чувствовать, да периодически заглушать это неприятное чувство разными подручными средствами, в изобилии встречающимися на тернистых путях.
Ну и что? Ну не получилось красиво и достойно дожить до старости, вырастить внуков, которые потом будут считать тебя полоумной бабкой, стукнуть в гробовую доску вместе с супружником, старым кобелём, отсчитав энное число годовщин свадьбы, оставив после себя никому не нужное тряпьё и старые шкафы… Не об этом я жалею. — О самом лучшем из миров, дарящем нам, убогим, то, что не имеет цены… Да и чем старше становишься, тем меньше людей приходит на твои похороны. Больше любят тех, кто умирает молодым.
Я хочу полететь далеко-далеко на север, где снег уже засыпал скудную растительность, где над ровной белой пустыней с редкими обречённо изогнутыми деревцами свищет туда-сюда ветер, и прячутся в укромные местечки, закрывая лапами носы, различные зверушки. Я никогда там не была. При жизни больше хотелось тепла, а сейчас — какая разница?
Над сахарной холодной бесконечностью, раскинувшейся между горизонтами, обреченно доживает свой век неяркое солнышко, перечеркнутое веткой какого-то куста. Я лежу на снегу. Мне хорошо. Я не чувствую холода и одиночества, только спокойствие. Такое же непрозрачное
8
Последняя случившаяся со мной любовь постучала в дверь моего номера рано утром, ещё и солнце не встало. Энтузиастов, любящих прогулки после культурной программы с песнями и танцами до рассвета, оказалось совсем не много — я одна. Он, как представитель стороны принимающей, исполнял свою роль радушного хозяина сначала немного через силу, борясь с приступами утренней дремоты. Однако же, когда на носу начало туристического сезона, то будь любезен, «проснись и пой» — вставай и иди знакомить своих гостей с местными достопримечательностями. Тем более гости-то мы дорогие, за нами и другие пожалуют, в массовом порядке. Не помню уж, чем привлекла меня мысль о рыбалке на горной речушке, я и удочку-то в руках не держала, но привлекла. Еще и за руль напросилась — ввиду массового отсутствия желающих посидеть на рассвете у реки, ехали мы не на автобусе, а на джипке без дверей и крыши.
Он сидел рядом, показывая дорогу и мужественно каменея лицом на особенно крутых виражах. Вот ничто так не сближает, как чувство переживаемой вместе опасности, пусть и по доброй воле. На место мы добрались через полтора часа практически друзьями. Он был младше меня лет на пять и хорошо говорил на нескольких языках, включая и русский, так что общались мы без каких-либо проблем. Проблемы начались позже…
А пока же было так здорово сидеть с удочками в руках и ловить глупую ленивую рыбу, которая, тем не менее, на крючок не попадалась, а, пошевеливая плавниками, вальяжно перемещалась туда-сюда в прозрачных водах речушки. Эту глупую рыбу, но уже красиво оформленную разноцветными кусочками овощей и подали нам на стол в ресторанчике, находившемся здесь же, прямо в реке. Я позволила себе изрядный бокальчик вина, он чокнулся со мной минералкой. На обратном пути мы поднялись на вершину и смотрели на синие силуэты гор внизу и близкое прозрачное небо, пока слёзы не смешали и то, и другое в ослепительные солнца, повисшие на ресницах.
Второй раз мы встретились вечером того же дня, на очередной дискотеке с фейерверками и неутомимыми аниматорами. Наша компания веселилась вовсю, как перед концом света. А вот манера у нас такая — чуть из дома — пей-гуляй, пока не упадёшь. Менталитет называется. Он крепко взял меня за руку и вывел в душистую темноту, где музыка уже не оглушала, а просто подчеркивала тишину вокруг. Кто кого первый поцеловал, я не помню, да и какая разница, если не было уже ни первых и ни последних, ни старших, ни младших, ни даже мужчины и женщины, а была только пронзительная горькая радость находки-потери. Давно со мной такого не случалось, может быть даже и никогда.
9
Всю отпущенную нам неделю мы были вместе — и днем и ночью, пока любовь не сожрала нас до почти бестелесных оболочек. Может быть, моя жизнь прекратилась ещё тогда, в аэропорту, под приятный механический голос, сообщающий, что посадка на рейс такой-то заканчивается. Я помню, как Дашка, цепко ухватив за руку, волочила меня по коридорам, а я всё оглядывалась, оглядывалась и ничего не видела из-за слез, заливавших лицо. Она же, подруга верная, отпаивала меня в самолете висками и водила в туалет тошнить. А перед посадкой, сломив вялое сопротивление, нарисовала на лице губы и глаза. На родной земле, сдав мое тело супружнику, пояснила, что со мной в командировке приключилась нервная экзотическая болезнь от перемены климата и лучше устроить домашний карантин — не трогать и не беспокоить дня три, как бы чего не вышло. А меня на прощание больно ткнула острым локтем в бок и прошипела «ну нельзя же так, мать, в самом-то деле».