Ангел мой
Шрифт:
Ты постараешься смутить души тех, кто, возможно, наконец-то обрёл покой. Самое малое, что ты можешь сделать, – вызвать у них мимолётную дрожь, как вот сейчас у меня».
У неё дрожали ноги, как у лошади после подъёма, но она чувствовала себя спокойно. Радовалась тому, что выстояла и сумела ответить. Выглядела весьма оживлённой и комкала свой носовой платок, не зная, куда ещё приложить неиспользованную энергию. Она невольно вновь и вновь возвращалась мыслями к Шарлотте Пелу.
– Вот мы и встретились, – говорила она себе, – как две собаки вокруг старой туфли, которую привыкли рвать друг у друга. Как странно! Эта женщина – враг мне, и именно от неё я получаю моральную поддержку. Как же мы
Она надолго задумалась, то страшась своей судьбы, то принимая её. Она так перенервничала, что даже ненадолго задремала, так и оставшись сидеть у окна и подперев щёку рукой. Ей приснилась совсем уже близкая старость, дни, как две капли похожие один на другой, Шарлотта Пелу, сидящая напротив, и она сама, надолго сумевшая уберечь себя – благодаря оживлённому соперничеству с госпожой Пелу, которое, возможно, и укоротило ей жизнь, – от физической деградации, когда женщины в возрасте начинают с того, что пренебрегают корсетом, потом красками для волос и, наконец, тонким бельём. Потом она перешла к старческим порокам, заранее предвкушая упоение тайной борьбой, воображаемым убийством ближнего, волнующими и неувядающими мечтами о катастрофах, в которых уцелело бы лишь одно существо, лишь одно место на всём земном шаре, – и тут она проснулась, поражённая, в свете розоватых сумерек, похожих на рассвет.
– Ах, Ангел мой… – вздохнула она.
Но это был уже не тот хриплый, голодный призыв, что в прошлом году, – не было слёз, не было возмущения плоти, которая страдает и корчится, когда душевная боль подавляет её… Леа поднялась, потёрла затёкшую щёку о вышитую подушечку…
«Бедный мой Ангел… Это очень странно, но я прихожу к мысли, что, потеряв друг друга, ты – свою старую изношенную любовницу, я – своего молодого скандального любовника, мы оба потеряли самое светлое и достойное, что было у нас в жизни…»
После визита Шарлотты Пелу прошло два дня. Два серых дня, которые показались Леа очень долгими, но она не роптала, она вытерпела их с прилежанием первоклассницы. «Раз теперь мне придётся жить такой жизнью, – говорила она себе, – не стоит откладывать». Но она взялась за дело не слишком умело и, пожалуй, с излишним рвением, способным навсегда отбить охоту к такому послушничеству. На второй день поутру ей захотелось выйти из дома, пройтись пешком.
«Пожалуй, я заведу себе собаку, – подумала она. – Тогда мне будет не так одиноко и придётся больше ходить пешком». Розе было поручено отыскать в летних шкафах жёлтые ботинки на толстой подошве и мрачноватый костюм, который пахнул Альпами и лесом. Леа вышла из дома уверенной походкой, на которую обрекает себя всякий человек, надевший определённую обувь и одежду из грубой ткани.
«Десять лет назад я, пожалуй, рискнула бы выйти с тростью», – сказала она себе. Она была совсем ещё рядом с домом, как вдруг услышала за собой лёгкие и быстрые шаги, которые показались ей знакомыми. Она почти оцепенела от страха, впала в настоящую панику и, даже не соображая, что происходит, позволила догнать, а потом и перегнать себя молодому незнакомому мужчине, который спешил куда-то по своим делам и даже не взглянул на неё.
– Какая же я дура! – вздохнула она с облегчением.
Она купила тёмно-красную гвоздику, вдела её в петлицу и пошла дальше. Но теперь уже впереди, в тридцати шагах, сквозь прозрачную дымку, поднимавшуюся над зеленью газона, она увидела прямую фигуру мужчины, который кого-то ждал.
«Нет, нет, теперь я не ошибаюсь: это его покрой пиджака, его манера вертеть тростью… Ах нет, спасибо, я не хочу, чтобы он видел меня обутой, как почтальон, да и этот жакет так меня полнит! Уж если мне суждено его встретить, то, по крайней мере, не в таком виде, ведь он терпеть не может коричневый цвет… Нет, нет, я возвращаюсь, я…»
В этот момент мужчина остановил свободное такси, сел в него и проехал мимо Леа: это оказался молодой человек со светлыми волосами и маленькими короткими усиками. Но Леа больше не улыбнулась и не вздохнула с облегчением, она просто развернулась и пошла домой.
– Как же я разленилась, Роза… Дай мне домашнее платье персикового цвета и большую вышитую накидку. Я чуть не задохнулась в этом шерстяном костюме.
«Не надо испытывать судьбу, – думала Леа. – Два раза подряд я отделалась лёгким испугом, но вряд ли я ошибусь в третий раз. Мне знакомы такие ловушки. Избежать их нет никакой возможности. А сегодня я не чувствую себя на высоте, я вся какая-то вялая».
И она вновь посвятила весь день терпеливым попыткам приспособиться к одиночеству. Сигареты и газеты после обеда несколько развлекли её, мимолётную радость ей доставил телефонный звонок баронессы де Ла Берш, потом ещё один звонок, на сей раз от красавца Спелеева, её бывшего возлюбленного, перекупщика лошадей: он случайно видел её накануне на улице и теперь предлагал купить у него пару лошадей.
Потом последовал долгий час устрашающей тишины. «Ну полно, полно!»
Она ходила, упираясь ладонями в бёдра, и восхитительная накидка, расшитая золотом и розами, развевалась за её спиной, оставляя голыми её руки.
«Полно, полно… постараемся собраться с мыслями. Не могу же я позволить себе пасть духом, как раз когда этот мальчишка уже почти ничего для меня не значит. Уже полгода я живу одна. На юге я прекрасно к этому приспособилась. Во-первых, я всё время переезжала, что давало мне удивительное ощущение обновления. И все эти знакомства на Ривьере и в Пиренеях тоже пошли мне на пользу. Только всё это, пожалуй, равноценно лечению ожогов с помощью припарок из крахмала: вылечить не вылечат, но принесут облегчение, если менять их постоянно. Да, полгода этих разъездов напоминают мне историю страшилы Сары Коэн, которая вышла замуж за урода. «Всякий раз, когда я смотрю на него, – говорила она, – мне кажется, что я прекрасна».
«Но ведь не только эти полгода я прожила одна, такое случалось и раньше. Жила же я одна после того как ушла от Спелеева? Да, целыми днями слонялась по барам с Патроном, а потом очень скоро появился Ангел. Была ещё история с малышом Лекеллеком: его семейство вознамерилось женить его и заставило порвать со мной! Бедный малыш!.. Помню его прекрасные глаза, полные слёз… После него я была одна целых четыре месяца, я это прекрасно помню. Первый месяц я действительно проплакала. Ах нет, плакала я главным образом из-за Баччиокки! Но когда я наконец успокоилась, меня на месте невозможно было удержать, так я была счастлива, что осталась одна. Всё это правда. Только в ту пору мне было двадцать восемь лет и тридцать после Лекеллека, а потом у меня были ещё… ах, неважно кто. После Спелеева я разве что пожалела о напрасно потраченных деньгах. А вот после Ангела мне… мне пятьдесят, и я была столь неосторожна, что прожила с ним целых семь лет».
Она нахмурилась, и лицо её исказила недовольная гримаса.
«Что ж, я получила по заслугам: нельзя в моём возрасте жить с одним и тем же любовником семь лет. Семь лет! Он испортил всё, что осталось от меня! За эти семь лет я могла бы испытать два-три раза простое необременительное счастье вместо одного большого сожаления… Семилетняя связь – это всё равно что уехать с мужем в колонии: когда возвращаешься обратно, никто тебя не узнаёт и тебе уже трудно угнаться за модой».
Чтобы поберечь силы, Леа вызвала Розу и принялась вместе с ней разбирать маленький шкафчик с кружевами. Стемнело, в доме зажгли свет, и Розе пришлось отвлечься на другие домашние обязанности.