Ангел русской культуры

Холин Александр Васильевич

В углу примостился японский телевизор, но, несмотря на его высокое качество, он был развернут к стене, дабы не привносил дисгармонию в тихую жизнь дачи. Конечно сам «японец» ни в чём не провинился: слишком много было негатива в различных программах и новостях.

Возле пылающего камина стояли два кресла, изрядно потрёпанных, с выпирающими пружинами, но таких мягких и удобных, что они получили название «каминных». Почти вся мебель на даче собралась покладистая. Проблему составлял только антикварный, весь в деревянных резных рюшечках, секретер.

С ним даже краеугольные тени не желали связываться, поскольку именно его деревянная утроба хранила рукопись недавно

законченного романа, который несколько раз уже переписывался и однажды чуть не был сожжён… в пылу, так сказать, страсти. По счастью огню тогда пообедать не удалось, потому что всё обошлось без лишних жизненных выкрутасов. Рукопись по-прежнему дожидалась своего часа то ли сожжения, то ли издания в лакированном брюхе своего деревянного хранителя, у которого был важный вид героя, который спас от огня не только рукопись, но и самого себя.

Пожилая яблоня, давно уже переставшая плодоносить, скреблась в окно, словно просясь обогреться в этот не по-летнему холодный вечер. И, казалось, что этот скрип когтями яблони по стеклу, в темноте сада, старался привлечь внимание хозяина дома, который вёл опасный разговор с огнём.

Никита сидел у камина и отрешённо бросал в огонь исписанные листы. По одному. Он, словно видавший виды классик, сжигал очередное, только что законченное произведение, поскольку многие из классиков когда-нибудь обязательно сжигали свои опусы. Какой же он, Никита, писатель, ежели не предаст огню рукопись? И уж тем более никогда не станет классиком, ежели не сожжёт какую ни на есть писанину, которую должен подарить огню вместе со своим потом и кровью….

От сожжённой бумаги по всей даче гулял сиротский дух разбитых мечтаний, пережитых юношеских надежд и неудовлетворённого тщеславия. Пахло горечью уходящего лета, а может, и всей его жизни?

Очередной листок с прыгающими по нему буквами, похожими на мелких чёрных блох, задержался в ладони Никиты. Другой рукой он машинально пригладил вечно растрёпанный хаер и поскрёб небольшую аккуратную бородку: это же его прошлое! Какое же оно всё-таки цепкое и не желающее освободить память от воспоминаний. Снова эти воспоминания заискрились в памяти, как вылезший из пепла Феникс. Всё же строки стоили того, чтобы их не приговаривать к сожжению, однако Никита уверенно бросил стихи вслед за уже превратившимся в пепел. Но из памяти их так легко не выбросить!

Сегодня ночью плавился асфальти заливались в рощах соловьи.И током в миллионы киловаттпронзило воздух с неба до земли.Я задрожал, как баба на сносях,как нищий, замерзающий в пургу.А ночь к рассвету мчалась на рысях,и как с любимым пряталась в стогу.Кружа в спиралях наших мелодрам,сорвав ромашку – быть или не быть? –я за одну тебя, мой друг, отдамвсё то, что доводилось мне любить.Сегодня ночью не расплавился асфальт,и клещи фар крошили сноп теней.А где-то в будущем неотвратимый альтдоигрывал Мелодию Огней.

Надо же! Это писалось когда-то совершенно искренне! А почему нет? Кому как не автору знать истинную цену тому, когда действительно готов отдать все существующие и не существующие сокровища за одну только улыбку на милом лице? Что значат все купленные за деньги ласки против одного нечаянного касания руки? Тем более, что в нежном возрасте человека много больше интересует именно улыбка милой, чем мешки с деньгами. Её сверкающие любовью и восхищением глаза, ни с чем несравнимое ощущение полёта, когда физически чувствуешь потоки воздуха, и прямо-таки, купаешься в облаках! И радость! Радость, которая тут же нежно разливается над планетой, даря всему живому такую же неумирающую силу жизни, любви и полёта!

Только тогда человек по-настоящему понимает, что жить всё-таки стоит! Это не просто интересно, а необходимо. Ведь именно тогда ты сможешь исполнить то, что умеешь, на что способен и для чего пришёл в этот колючий, не всегда приветливый мир.

Причём, Никита понимал, что сами стихи тоже не могли прийти ниоткуда. Почему-то верилось в эти слова, как в аксиому, как в завтрашний день, как в будущую весну. Но что значит вся эта вера в дни, вёсны, в аксиомы, когда не только в стихах, но и в прозе сквозило неуловимое косноязычие, и не было ни крупицы любви, бушевавшей тогда в сердце поэта. Именно это чувство необыкновенной силы любви он испытывал, когда начинал парить над землёй во сне, если это состояние можно назвать сном.

В полёте любовь и радость жизни никогда не покидали Никиту. Но если он хотел перенести свои чувства на бумагу, происходило что-то анормальное, что-то неуловимое: его мозг отказывался служить ему, и часто писатель не мог подобрать верное слово. Без полёта его души пропадало все чувство радости, чистой любви, абсолютной, всеобъемлющей!

Тогда он уже не чувствует, что может сделать что-то очень важное и нужное для окружающего мира. И всё написанное, и даже изданное оказывалось ложью.

Как переступить эту грань, от ремесла к мастерству? Как избежать фальши, которая сковывает слова, не даёт развернуться сюжету и превращает любой персонаж в мертворождённого?

Иногда наступала эйфория: казалось, что слова выстраиваются в рисунок, известный только им одним, а писатель присутствует при этом, как сторонний наблюдатель. Всё происходило так плавно, так легко, будто слова ждали, чтобы Никита взял авторучку и принялся выстраивать их на бумаге, цепляя одно за другое, соединяя в гирлянды, в звенящие мониста. Его это забавляло, он смотрел на написанные строки с неким подобием восхищения.

Вдруг из этого фейерверка возникал вполне зримый человек, настоящий герой романа, который вначале неуверенно, но потом всё более азартно начинал помогать автору, подсказывая варианты, ситуации, даже линию сюжета. Он успевал подружиться со своим творцом, поскольку творил и сам. А когда наступало утро, Никита перечитывал ворох исписанных листов, и его недавний друг выползал оттуда на негнущихся ногах, опираясь на скрипучий костыль, глядел мутным, стеклянным глазом, будто спрашивая:

– Чё уставился? Всё путём. Лучше покемарь с устатку.

И это было просто невыносимо.

А стихи? Они приходили, прилетали, – точнее, налетали, захватывали целиком ум, сердце…. Затем головокружение, незнакомые запахи…, но всё это быстро исчезало, и если ничего не успел ухватить – никто в этом не виноват, твоя проблема, Никита! Он начинал лихорадочно строчить, строчить и… и падал, как выжатый лимон.

Ради кого? Ради чего? Кому это всё нужно? Талант, Божий Дар, Судьба, Творческий Путь – всё это бред жеманниц, для которых флирт и кокетство составляют чуть ли не высший смысл Жизни! И ещё они любят трагически шептать, что они знают, откуда приходит сила творчества и даже могут показать пальцем место рождения талантов!