Ангел
Шрифт:
…Имя за Именем становились частью фигуры, и Прощением помянут был Рене, Верностью Фогель и Войной Доленгран, Властитель тонхов, которому Маакуа отвёл анафему перед Творцом. И предательство Роека, и я. Что было странно тем, что попало моё Имя в «список» среди ординарных, или даже преступных, личностей. Нет, не гордость душила меня, и не уязвлённое самолюбие. Чувство, что что-то идёт не так. «Стороны» послушно прикипали к своим местам, каждая уже по своему реагируя на соприкосновение с металлом фигуры, но смутное беспокойство не оставляло меня. Похоже, это понимал и Первый, но, по всей вероятности, он не смел прервать процесса, а потому упрямо вёл его, всё более мрачнея, если я смог правильно оценить эти нотки в его голосе и неуловимо изменившиеся черты «лица».
Оставались лишь два Имени, и их ячейки оказались аккурат внутри фигуры, напротив друг друга.
— Печать одиннадцатого Имени… Печать Покорности. Кафых Йерргы, род Тынуха, житель Земли…
Неожиданно засветившиеся сразу две ячейки поставили Первого в тупик. Он старательно повторил словесное описание, но ничего не изменилось. Не прерываясь, Маакуа перешёл на Имя Луессфаррам, рекомый Пра Хаара. Я озадачился и хотел было подумать, что это за гусь, но тут снова сработали всё те же два отверстия. Они горели нестерпимо чёрным, с отливом серебра, словно издеваясь или не понимая команд. Анаггеал поднял на меня глаза, и в собственных мыслях я вдруг прочёл: "Оба. Оба Имени в ячейки, скорее!"
Не задумываясь более, я торопливо бросил «стороны» по ячейкам. Первый обеспокоенно зачастил что-то на незнакомом мне языке, потом приблизил ладони к фигуре так, что сияние едва пробивалось из-под них, подсвечивая конечности анаггеала снизу, даже стали видны его неровные и тончайшие кости, возле которых вились нитеобразные жилы. Маакуа словно пытался сдержать что-то, рвущееся на свободу из вязи периметра фигуры. Вен на кистях у Первого почти не было. Лишь одна главная артерия, в этом месте толще человеческой раза в три. Я бегло помыслил, что такая конституция должна быть оправдана лишь крайне суровыми условиями существования…
…Как если бы вдалеке запел свисток паровоза. Всё нарастая и делаясь невыносимым, он давил на перепонки сверхвысокими частотами.
Забеспокоившиеся люди привстали со своих мест, вытягивая шеи. Ещё ничего не понимая в процессе, им казалось важным, чтобы всё прошло гладко. Чик открыл было рот, чтобы начать задавать свои бесчисленные вопросы, Ковбой на него сердито замахнулся. Герхард растерянно стащил с носа очки…
И в этот момент в помещении ослепительно полыхнуло, будто рядом ударила молния. Первого отшвырнуло к противоположной стене. Его две обожжённые и обугленные конечности переломились, словно тростинки. Он тут же гневно вскочил, и второй их парой отломил оставшиеся беспомощные кривые ветки, в которые превратились и мешали теперь нормально двигаться, его руки. На улице натужно гремели двигатели модулей, сотрясая здание до основания фундамента. В убежище завопили и забегали, не понимая, откуда и что. Захлопали двери, топот множества ног приближался к нашему помещению. Нортон и Джи вскочили. Джи кинулся к оружию, опрокидывая ящики и натыкаясь на влетевших в комнату вооружённых мужчин. Чик яростно заорал, приказывая всем "залезть обратно и не высовываться". Очевидно, парень смекнул, что к нам пожаловали такие гости, встречать которых лучше дальнобойными орудиями. Он кинулся внутрь подвала, кого-то хватая по пути за рукава и таща за собою.
Передо мною вырос подслеповато моргающий Птичка. Он едва держал в обеих руках мой неподъёмный чехол. Успев бросить ему что-то вроде «спасибо», замечаю, как из бездонных складок балахона Первый извлекает странной формы меч, отдающий серо-синим. В следующий же миг от исчезает за входной дверью. Мне не нужно было дважды повторять это безмолвное приглашение, и я присоединяюсь к его компании.
…Площадка перед домом и вся маленькая площадь ратуши полны тонхами, как матрац нищего клопами. В отдалении, видимые сквозь прутья ограды, стоят несколько тяжёлых модулей, похожих на тупорылых кузнечиков. Судя по тому, сколько «пассажиров» они припёрли сюда в своих брюхах, десантные. Мы успели на улицу как раз вовремя, и первых уродов, уже начавших спускаться по ступеням в подвал, я сметаю размашистым горизонтальным ударом. Маакуа безумствует уже где-то глубоко в гуще пришельцев, — там слышится визг его удивительной стали. А потому на мою долю достаётся пока выбить обезьян со двора. Похоже, что их, как мух на навозную кучу, слетелось сюда не менее пяти-шести сотен. Меня сильно теснят, и никак не удаётся развернуться оружием в полную силу. Отбивая многочисленные удары Сильных, летящие в меня со всех сторон, умудряюсь-таки расчистить себе небольшой пятачок. Успеваю увидеть, что у тонхов какие-то стеклянные глаза. Уж не знаю, что курят или жуют это ребята, но то, что находятся они под влиянием чего-то понуждающего к безумству атаки — по-моему, факт. Такое впечатление, что они повсюду. Уклонившись от летящей за спиною секиры, перебиваю коварному негодяю хребет, чтобы на следующем же, обратном замахе, приторочить ещё одного «резвого» к бутовой стене здания.
Численное превосходство начинает сказываться, и мне приходится действовать вдвое быстрее, пуская в дело обратный хват и древко. Опрокинув небольшой «заслон», выстроившийся на моём пути, с рёвом устраиваю «мельницу», чувствуя, как начинает гореть сердце…
…Едва меня «прихватило», дело пошло на лад. Я резко ускорился и перестал чувствовать вес торенора. Перед глазами замелькали оскаленные морды, отрубленные лапы и головы, рассечённые тела…, и вскоре я вырвался на площадь. Подходить ко мне в пределах двора было больше некому. Но уже при первых шагах за ограду меня окружила чёртова прорва этих стервецов, и дабы не пропустить веселье, пришлось задать им перцу. Я потерял Первого из виду, лишь время от времени, то ближе, то дальше, до моего слуха доносились звуки свалки. Тонхи сражались и умирали молча, с каким-то особенным ожесточением, которого мне до этого встречать не приходилось. Моё лицо заливала их вонючая кровь, ноги мои скользили по утоптанному, влажному и скользкому от их внутренностей снегу, а их всё не убывало. Бешенство застило мне разум, но я с удивлением видел, что сегодня они не то, что не бегут, — даже не думают отступать. Похоже, они всерьёз задались целью остановить меня именно сегодня. Вырвавшись из наиболее плотного кольца и усыпав снег их трупами, замечаю, что над толпою, густо облепившей Маакуа, всё реже и реже взмывает его меч. Заорав, начинаю прорываться туда, сметая по пути набегающих одиночек и лавируя между теми, кто пытается меня окружить. В голове молотом стучится странная мысль: "Этого не может быть! Я — не смертный, им не убить меня, не одолеть!". Но что-то гаденькое шепчет мне в ухо, жадно слизывая мою собственную кровь с разрубленных рук и рёбер:
— Всё это лишь вопрос времени и усилий твоих врагов… Наверное, существует предел числа ран и размеров повреждений, которые способно безнаказанно перенести твоё хвалёное могучее тело? В конце концов, тебя ведь можно изрубить на куски… Живые, вечно трепетные, но валяющиеся в разных концах города… Или ты сам сползёшься, по частям?
Этот голосок заставляет меня ещё яростнее работать секирой, на пределе собственных сил. И всё же я чувствую, что понемногу, помалу, но сдаю. Там, куда я стремлюсь, возникла такая "куча мала", что я подозреваю — Первому не выбраться. В тот момент, когда мне начало казаться, что я уже прорвался, чей-то почти не уступающий моему по скорости и силе удара торенор преграждает дорогу моему замаху. Чем спасает жизнь паре уродов, которых я уже записал в покойники. Едва только взглянув на молодого могучего тонха, разодетого "не по Уставу", понимаю: Доленгран. Собственной персоной. Я притормаживаю. То же самое делают простые воины врага. Быстренько растекшись по сторонам, организуют чёткий круг. Как же — господарь подраться вышел. Не успеваю я закончить мысленную тираду и перейти на словесные оскорбления, воздух передо мною взрывается каскадом ударов. Такое впечатление, что на меня навалилась разогнавшаяся лопастями до крайности ветряная мельница. С изумлением замечаю, что Наагрэр (да, мне кажется, так и кличут эту царственную мартышку) хорош. Очень хорош! И украдкой признаюсь себе, что мои невесть откуда взявшиеся умения, вложенные в меня заочно, едва ли не уступают его ежедневным упражнениям и наработанному в этом деле опыту. Который ничем не заменишь, никакими «подарками» свыше. Однако выбора у меня нет. Короткая заминка тонхов, связанная с их перестроением, дала моему телу шанс выровняться. Уж не знаю, заметил ли это атакующий меня Властитель, но его, по всей видимости, смутить трудно. И я по-прежнему лишь защищаюсь. Как иногда бывает, помогает странность. В моей голове неожиданно возникает образ барабанщика, бьющего прерывистое стакатто. И я понимаю, что это мой шанс. Перехватив древко поперёк, устраиваю выскочке "пугливую бабочку". То есть в рваном, непостоянном ритме вращая пяткой и лезвием, заставляю Доленграна отбивать крайне неудобные для него удары. На что начинает уходить уже масса его природных сил. Крайне новая, и неудобная даже для опыта тонха, техника. У вас нет барабанщиков, господа?! Ну, так после того, как я распластаю на балык вашего царька, вы их в спешном порядке и неисчислимом количестве заведёте… Там, куда вам скоро придётся свалить отсюда. Это вам не пряниками на «сухую» давиться, молодой человек! Властитель слегка растерян, он вертится пригоревшим ужом, но я уже вижу, как замедляется ход его рук, как становятся неуверенными и ватными ноги, не успевая менять положение при переносе защиты "с веса на вес". Он всё чаще ошибается, и всё шире эта ненавистная вертикальная полоска кошачьих глаз…
Внезапно Доленгран, далеко отпрыгнув, совершает широкий полный круг торенором, выкрикивая гневную команду, и уже я, немного провалившись, вынужден выносить свою голову из сектора поражения его оружия. Иначе лежать бы ей на снегу, потерянно моргая залитыми кровью зенками…
Стоявшие в круге тонхи перехватывают тореноры, и я понимаю, что лавины из полутора-двух сотен мне не сдержать. Но едва делают первые шаги самые нетерпеливые, как откуда-то из неведомого далека, неторопливым и пугающе знакомым цоканьем и уханьем, по слуху врезает размеренная дробь…
Что бы там не говорили про устройство и конструкционные особенности тонхов, их головы и тела лопались под шинкующими их крупнокалиберными пулями не хуже куриных яиц. Особенно с такого расстояния. Срывая ногти и надрывая животы, бедные мужики успели за короткое время выдернуть из гнёзд над воротами убежища могучий пулемёт. Выперли его из подвала, протащили немного по площади, втихую приблизив к месту сражения, насколько хватило сил и смелости… Это метров сорок-пятьдесят. Увлёкшиеся навалом на нас с Первым тонхи забыли про людей, да они и не нужны были им вовсе, как я понимаю. А потому люди ухитрились зайти, как это у нас называется, с тыла. И теперь дурная машина смерти с расстояния в чистые семьдесят пять метров очищала пространство вокруг меня с усердием новой, соскучившейся по работе газонокосилки. Первым опомнился всё тот же Наагрэр. Надо отдать должное ему и его воинам, они не дрогнули. Собрав в единый кулак всех, он направил поток чёрных тел по двум направлениям, — в сторону не умолкающего стрелкового оружия и в мою, естественно, сторону. И сам возглавил наступление на стрелков. Насколько я могу судить, там, в стороне, даже бросили почти без противников Первого. Присоединились к атаке на пулемёт. И он, шатаясь и всё медленнее отмахиваясь мечом, остался наедине с как-то подутратившей энтузиазм сотней. Но он держался, и я не мог не поражаться его выносливости и умению сражаться. Потому как вся площадь вокруг Маакуа была черна от тел тонхов. Незнакомые с нашей тактикой боя, тонхи упрямо пёрли на пулемётное «гнездо». Нам удалось оттянуть их довольно далеко от здания и подвала. И хотя ряды их атакующих понемногу таяли, — скорострельность сей могучей пушки оставляет желать лучшего, — сохранялись все шансы, что расчёт сомнут, и наша неожиданная поддержка захлебнётся. Тонхи бежали куда быстрее простых людей, и они стремительно сокращали расстояние. Приготовившись к столкновению с набегавшими на меня воинами, я успеваю увидеть, как мужчины, бросив пулемёт, торопливо скрываются в подвале, а навстречу катящейся лавине Сильных изо всех сил, зайцем, бежит сухая фигурка. Бежит, словно от этого бега зависит его жизнь. Пожалуй, в своей жизни я не видел такой скорости от человека. И когда в сознании запоздало мелькнуло узнавание, было уже поздно. Человек остановился. Почти точно посредине ратушной площади, замерев в ожидании и высоко, торжествующе смеясь, в обеих руках подняв над головою такие знакомые мне цилиндры…
Хубер. Не прошло и часа, как парень принял свою, «приписанную» ему предначертанием, долю…
Подлетавшие к нему тонхи, что при бегстве стрелков несколько сбавили шаг, так и не поняли, что случилось. Среди них негромко хлопнуло, как будто открыли бутылки с шампанским, окрестности заволокло плотным сизым дымом…, - и в этом дыму пропали все, — и Джи, и Сильные…
Незаметный, но непрерывно дующий ветерок подхватил, и медленно, но неуклонно потащил облако в мою сторону. И я, уже вступивший в ожесточённую рубку, решил, во что бы то ни стало, принять его на себя. Для чего я постепенно отступал вправо, стягивая за собой всю повисшую на мне свору, а потом вдруг усилил натиск и заставил тонхов немного откатиться назад. Туда, где со спины их неторопливо и незаметно стал приобнимать коварный туман…