Ангел

Иванов Михаил

Он сидел на полу помещения кубической формы, а в квадратное окно заглядывало солнце. Сияющий копьеносец оставил свои нападки, великодушно позволив хлопающему глазами «новорождённому» освоиться в подвластном благородному светилу мире. Тёплый рассеянный свет наполнял завешенную мерцающей пылью комнату, отчего каждый предмет в ней был окружён размытым ореолом. Лишённые контраста тени размазались фоном, смешались в переливающуюся рефлексами массу. Игра света и тени вкупе с отсутствием чётких границ создавали иллюзию подвижной, живой глубины, словно количество измерений здешнего пространства постоянно менялось. Некоторое время Март любовался этим удивительным эффектом, пока рассудок его осваивался в новой реальности и обретал должную работоспособность.

По

сути же, мир, в котором нашёл себя Март, оказался весьма невелик и убог: свисавший из-под потолка разнообразный мелкий хлам позволил, благодаря своему положению, разместить внизу оставшуюся часть хлама, более тяжеловесную, лишь бы как распиханную по углам нескладной комнатушки – такой ветхой, что, казалось, от любого чиха готова была сложиться в груду плетёных палет и кусков пересохшей глины; в центре этой сюрреалистичной свалки, прямо на земляном полу, был выложен примитивный очаг, несомненный ровесник хижины, и в нём, седея на глазах, тлели угли; тут же, на истёртой циновке возле очага, кривобокий кувшин надменно выпятил обшарпанное пузо, окружённый скромным семейством свёртков и грубо сплетённых плоских корзин. Однако вся эта унылая неприглядность, словно виденная когда-то очень давно и надолго потерянная, а теперь вновь занявшая своё место, принесла блаженное, до слёз, ощущение умиротворённости: Мир вернулся, и Март был в нём! Только вот горчило внутри, как от проглоченных рыданий, и жутко болела голова.

Чувство голода проснулось внезапно. Отстав по какой-то загадочной причине от всех остальных ощущений, оно напало со всей силой исподтишка, и желудок скрутило спазмом: коли уж вернулся в мир материальный – изволь платить исправно положенную ему дань. Преодолевая неподъёмную тяжесть в теле, Март переполз на четвереньках поближе к свёрткам и корзинам.

В корзинах он обнаружил свежие и сушёные фрукты, а также жареное мясо – пусть холодное, но оно было именно тем, о чём мечталось последнюю тысячу лет! Один из свёртков он сразу отодвинул подальше: запах говорил сам за себя, и ничего Март не мог поделать со своим отвращением к этому амбре. В другом же свёртке нашлись лепёшки – мягкие! Март заглянул в кувшин: молоко, несомненно козье, однако без того убийственного духа, который исходил, казалось, от всего здесь, что имело хоть малейшее отношение к местному рогатому скоту.

Март пил жадно, прямо из кувшина, пока не опустошил его на треть, затем принялся за мясо и лепёшки. Утолив первый голод, он продолжил трапезу, но уже спокойно и вдумчиво, как культурный, благовоспитанный человек. Решился-таки и развернул тряпицу с сыром. На вкус тот оказался вполне неплох, разве что немного суховат…

Примерно через полчаса желудок Марта довольно урчал и требовал отдыха или по крайней мере передышки. Март ослабил кушак, который опоясывал его одежду из козьей шкуры, и только сейчас увидел, что под ней он абсолютно гол. Он едва успел удивиться, как вдруг обрывок ковра, прикрывавший вход, отодвинулся, и смуглый старик показался в проёме.

«Дежавю» – Март вспомнил этот термин сразу: мозг теперь включился полностью и, подпитанный энергией от обильного пиршества, работал, похоже, вполне исправно. Дежавю… Это когда кажется, что событие, которое ты переживаешь прямо сейчас, является повтором уже прожитого когда-то. «Одно и то же, хотя и не то же самое» – парадоксальная формулировка, но ощущение у Марта было именно таким.

Старик-отшельник был тем же, но что-то в нём неуловимо изменилось. Он существовал здесь и сейчас, но будто сто лет прошло, прежде чем время свернулось в петлю и склеило прошлое с настоящим. Странно, однако Март буквально чувствовал эту прорву времени, разделявшую две стороны дежавю – не такого уж и мистического, как он всегда считал, казуса человеческой психики. А может, не в отшельнике дело? Может, что-то не так в нём самом, Марте?..

– Ну и горазд же ты дрыхнуть! – восхищённо покачал головой Магуш и поцокал языком.

– Я тут…

это… – смутился Март, окинув взглядом разорённый, будто по нему прошлась стая павианов, дастархан: распотрошённые свёртки, изрядно обедневшие корзины… – Не удержался я, в общем… У меня есть деньги, я заплачу!

– Ты что?! Какие деньги?! – возмущённо всплеснул руками хозяин. – Кушай! Кушай, на здоровье! Это всё тебе! Благодарность от пастухов!

– Пастухов? – напрягся Март. – А что произошло?

– Ты что, ничего не помнишь? Мы достали его!

– Кого?

– Максуда!

Старик хлопал замаслившимися глазёнками, и улыбка расплывалась мазком сладчайшей патоки на его и без того приторно-восторженной физиономии.

– А-а… – наморщил лоб Март, – ну да…

Что-то закопошилось в памяти при имени «Максуд», однако сознания достигали лишь невнятные обрывки образов: усыпанное отборным жемчугом звёзд чёрное небо, давящие – до нехватки воздуха в груди! – стены-тиски горного раскола, воронкообразная впадина и плотоядный оскал её щербатой кромки… И вдруг – промелькнувшая быстро, но очень чёткая картина: свёрнутый набок громадный валун и бездонно-тёмное, вобравшее весь мрак подземного мира око пещеры возле – оно глядит пристально, не мигая…

Марта передёрнуло. Ладони раскрылись сами по себе: свежие, едва подсохшие ссадины покрывали их. Почему он не обратил внимания раньше? Март коснулся пальцами сорванной кожи, провёл по разрезу, совпадавшему с одной из складок (он всегда путал, которая из них называлась линией жизни, а которая – судьбы), нажал. Капля крови выступила из ранки.

Острая боль послужила тем самым толчком, что встряхнул-таки вялую, не желавшую просыпаться память. Из вязкой ленивой мути всплыл вчерашний день и первая половина ночи, вплоть до того момента, как Март забрался в пещеру… Но что произошло дальше? Вторая половина ночи будто в омут канула: вроде чувствуешь, что вот оно, где-то здесь, прямо под рукой, но – не нащупать никак, не ухватить… И где-то в тех же сумеречных глубинах, недоступных сознанию яви, однако часто открывающихся в сновидениях, осталось ещё что-то, совсем уж смутное и неуловимое, ноющее тонкой тоскливой нотой… Хотя, возможно, этот меланхоличный призрак не имел никакого отношения ко вчерашнему приключению… Ладно, вспомнится. Со временем.

Ошмётки облаков, деловито сметаемые ветром к горизонту, бесследно пропадали за гребнем скалистого хребта, и небо искренне восхищало звенящей чистотой своего купола из тончайшего шёлка цвета лазури. Покров, достойный чертогов исключительно царственной особы!

«Сияющий монарх, пребывая в самом зените славы, правил жёстко и бескомпромиссно: глаз невозможно было поднять на его царственный лик. И капли сомнений не могло возникнуть, что разбитый наголову бледный король мрака впредь посмеет раскинуть над миром чёрный шатёр с обитающим в нём легионом кошмаров. По праву сильного завладел светозарный копьеносец небесным престолом, и теперь, победитель, царствовать он будет вечно!..» – пришло на ум Марту, немного очумевшему от избытка простора и света.

Выспренная чушь! Занятия в литературном клубе научили писать грамотно, однако не избавили его опусы от наивно-возвышенного романтизма и чрезмерного пафоса. Что поделать – моменты острого эмоционально-чувственного восприятия и благоговейно-торжественного восхищения, то перемежаясь, то складываясь в единое, близкое к мистическому озарению, переживание, неизменно – и, наверное, с самого рождения – присутствовали в существовании Марта. Хотя, скорее, таковым было лишь его отношение как к отдельным аспектам жизни (иногда непредсказуемым и невероятным, иногда простым, но, если внимательно приглядеться, удивительным), так и в целом к ней. К Ней… Что-то колыхнулось в памяти, но кто эта самая «Она» – Марту не удалось вспомнить сходу. Однако он точно знал, что «Она», как и многое-многое другое, осталась совсем далеко – где-то там, в основательно затянутой туманом и оттого совсем уже нереальной, – в той, прежней, жизни…