Ангелочек. Дыхание утренней зари
Шрифт:
«Лучше подождать еще немного. Рассказать Гильему, что я все знаю. И хорошо бы увидеть этого мальчика. Боже милостивый, но, выходит, по крови он – Лезаж, то есть сводный брат моих сыновей!»
Это умозаключение привело ее в отчаяние. Она внимательнее всмотрелась в черты Эжена, и ее объял чуть ли не священный ужас, как если бы этот малыш был звеном цепочки родственной связи между нею и Анжелиной. Злонамеренные советы, которые ей нашептывала Николь накануне, перед сном, снова всплыли в памяти: «Мадам, это дитя – ваш главный козырь! Теперь вы можете
Сама того не подозревая, Николь имела на госпожу большое влияние. Своим сочувствием горничная сумела расположить к себе сильную духом Леонору, которая была вполне способна в одиночку справиться с горестями и переплавить их в ненависть и жестокость. Столкнувшись с дурным отношением супруга, Леонора Лезаж спряталась в коконе презрения, озлобленности и холодности. Только так она чувствовала себя сильной. Однако сегодня, в дождливый, насыщенный ароматами горящего дерева и бергамота день, этот кокон стал расползаться.
«Стоит ли причинять людям столько зла?» – думала молодая женщина.
Она вспомнила Анжелину – такую, какой она увидела ее в понедельник утром на дороге. Все такая же ошеломляюще красивая, но лицо умиротворенное и взгляд доверчивый, как у ребенка…
Появление свекра, толкавшего перед собой кресло Гильема, нарушило ход ее мыслей. Сделав книксен перед хозяином дома, Николь стала расставлять на круглом столе чайные чашки.
– Прикажете подать кекс с цукатами или пирог с меренгами? – спросила она у мужчин. – Мадам Леонора предпочитает кекс.
– Тогда принесите и то и другое, – приказал Гильем мрачно.
На нем были домашний халат из шотландки, пижамные штаны и тапочки. Эта последняя деталь уязвила его супругу.
– Гильем, право, ты мог бы сделать над собой усилие! Сейчас пять часов, можно же было попросить сиделку тебя переодеть!
– Зачем? После чая я все равно вернусь к себе и лягу, – отозвался супруг. – Кого это я вижу? Неужели моего крошку Эжена?
К этому времени малыш уже стоял, держась ручонками за перила. Услышав голос отца, он испустил восторженный визг и засмеялся.
– Рад видеть папочку! Леонора, передай его мне, пожалуйста! Я все время боюсь его уронить, надо что-то придумать…
Молодая женщина встала, вытащила ребенка из манежа и посадила его супругу на колени, после чего томной походкой прошла к накрытому столу и села. Клеманс проводила ее озадаченным взглядом.
– Дорогая, вам нездоровится? – спросила она.
– Отнюдь, просто сегодня у меня нет настроения, – ответила Леонора тихо. – Я скучаю по моему острову, но я вам уже об этом говорила, когда мы с вами были дружны.
– Мы могли бы оставаться подругами.
– Судьба распорядилась по-иному.
– Нет, судьба тут ни при чем, – сквозь зубы проговорила Клеманс. – С тех пор как в доме появилась Николь и с Гильемом случилось несчастье, вы очень изменились.
– Все дело в том, что раньше вы жалели несчастную, с которой дурно обращался супруг, а теперь вам неприятно видеть, что она сумела отстоять свою свободу.
– Что ж, видеть, как вы распорядились этой свободой, мне действительно неприятно. Спасибо Небесам, вы не переходите грань. В противном случае это был бы позор для всей семьи!
Эта реплика старшей невестки не достигла ушей Оноре Лезажа. Не услышал ее и Гильем, который играл с сыном. Игра заключалась в том, что отец щекотал малыша, а тот пронзительно верещал и заливался серебристым смехом. Что до Николь, то она ловила каждое слово и чуть ли не охала от удовольствия. Больше всего на свете горничная боялась лишиться взаимопонимания и дружеской привязанности, которые связывали их с Леонорой.
Полчаса спустя Сюзанна, пятидесятилетняя гувернантка, пришла забрать посуду. Николь последовала за ней с салфетками и скатертью: Эжен успел перевернуть чашку с чаем, поскольку Гильем настоял на том, чтобы взять его к столу и угостить пирожным.
– По твоей вине мальчик вырастет капризным, сын мой! – высказал свое мнение Оноре. – И готов поспорить, что вечером у него разболится живот. Он еще слишком мал для пирожных!
– Полностью с вами согласна, отец, – подхватила Клеманс, которая тоже с неодобрением наблюдала за этой сценой.
– Ничего страшного с ним не случится, – ответил на это Гильем. – Я дал ему крошечный кусочек. Коликам неоткуда будет взяться. Леонора, отнеси Эжена в детскую. По-моему, он хочет спать.
Авторитарный тон и каменное выражение лица супруга вызвали у Леоноры раздражение. Он даже не снизошел до того, чтобы на нее посмотреть.
– Отнеси сам! Я не прислуга, чтобы мне приказывали! – отозвалась она.
– Господи, если бы я мог, я бы сделал это с удовольствием, только бы не видеть твои закушенные губы и длинный лисий нос! – вскричал ее супруг.
Эжен испугался и заплакал. Клеманс встала и взяла мальчика на руки.
– Я сама его отнесу. Этот херувим и вправду зевает. А вас, Гильем, я очень прошу: поберегите нервы!
Калека передернул плечами и, приводя руками в движение колеса своего кресла, направил его к окну.
– Если бы только моя бедная Эжени была с нами и слышала ваши речи, сын мой, как бы она огорчилась! – посетовал Оноре Лезаж.
– Не смешите меня, отец! При ее жизни было еще хуже, чем теперь, – сердито сказал Гильем. – Матушка кричала еще громче, когда мы собирались все вместе и у нее внезапно начинался припадок ярости. К несчастью, я унаследовал этот недостаток.
– Я запрещаю тебе порочить женщину, которая произвела тебя на свет!
И с этими словами хозяин дома покинул гостиную, чтобы, по своему обыкновению, после чаепития выкурить сигару в библиотеке.