Ангелочек. Время любить
Шрифт:
– Уходи! – снова сказал Огюстен. – Ты можешь жить в доме на улице Мобек, поскольку он принадлежал семье твоей матери. Прощай, малышка!
– О, папа, папа! – умоляюще воскликнула Анжелина, падая на колени. – Если бы ты знал, как я люблю тебя! Ты самый справедливый человек на земле, а я врала тебе! Но я просто боялась. Мама умерла. Я думала, что поступаю правильно.
Огюстен оттолкнул дочь, но не грубо. Он прошел в свою мастерскую и закрыл за собой дверь. Было слышно, как в замочной скважине повернулся ключ. Жермена бормотала сквозь рыдания:
– Боже
– Простите! – в последний раз пробормотала Анжелина.
Анжелина вышла из дома, и сразу ей в глаза ударил яркий солнечный свет. Он лился сквозь листву платанов, росших на рыночной площади. У Анжелины возникло ощущение, что она внезапно погрузилась в тепло воскресного утра, вырвавшись из темного холодного места, хотя и была недостойна такой милости.
«Что я наделала! – думала Анжелина. – Зачем я сказала папе правду именно сегодня?»
Она подавила вздох, полагая, что поступила очень глупо. Сегодня утром, лаская сына, она решила сказать отцу, кем на самом деле приходился ей этот ребенок. Потом, встретив Гильема, охваченная непонятным страхом, она передумала и смирилась с тем, что ей придется еще долго хранить свою тайну. «Но я не смогла. Я должна была выговориться. Я должна была сказать, чтобы папа, хотя бы папа, знал, кто такой Анри!»
Не зная, что делать дальше, она не спеша шла к площади с фонтаном.
Огюстен Лубе наблюдал за дочерью, припав к окну своей мастерской. Правда, которую он только что узнал, чуть не убила его. Он был глубоко разочарован, скорее опечален, чем рассержен. Он не узнавал свою дочь. Она казалась ему незнакомкой, которой он никогда больше не сможет доверять и с которой ему в будущем лучше не встречаться.
– Черт бы тебя побрал! – выругался Огюстен, стукнув кулаком по верстаку. – Адриена, моя бедная Адриена! Если бы ты знала! Из яйца вылупилась змея, а не белоснежный лебедь, как я думал!
Жермена постучала в дверь.
– Муженек! Открой же! Давай поговорим! Не заставляй меня страдать!
– Оставь меня в покое, черт возьми! – грубо ответил Огюстен.
– О, горе мне! – простонала Жермена.
Никогда прежде Огюстен не был с ней так резок. И раздосадованная Жермена расплакалась пуще прежнего.
– О! Да все эти ваши истории меня не касаются! – воскликнула она. – Огюстен, ты слышишь меня?
Охваченный бессильным гневом, сапожник смахнул на пол часть своих инструментов и заготовок кожи. Потом он яростно пнул табурет, на котором обычно сидел. Испугавшись грохота, Жермена зажала руками уши, молча проклиная падчерицу, виновную во всей этой кутерьме.
– Я потерял двух сыновей, когда они были еще совсем маленькими! – прокричал сапожник. – А теперь мне придется жить с тем, что мой внук рожден во грехе и продан сумасшедшей старухе-гугенотке! Черт возьми! Теперь к этому мальцу я ни за что не подойду, пока буду жив!
Затем наступила тишина. Никто не видел, как гордый Огюстен Лубе бесшумно плакал, прижавшись лбом к оконной раме.
Когда Анжелина вернулась домой, Анри уже спал. Розетта покормила его и уложила в кровать. Молодая женщина
– Отец знает всю правду о моем сыне. Он отрекся от меня, но не впал в безумную ярость, как я предполагала. И все же это был настоящий кошмар, – устало произнесла Анжелина. – Бедная Жермена! Вероятно, она проклинает меня.
– Черт! – выдохнула Розетта.
На этот раз Анжелина не стала делать Розетте замечание. Молодая женщина выглядела подавленной, казалось, она оглохла и ослепла. Тем не менее ей удалось вкратце рассказать Розетте о той ужасной сцене, правда, при этом она дрожала всем телом.
– Ваш папа еще сменит гнев на милость. Сейчас он рассердился, но вот увидите: он все обдумает и успокоится.
– Ты не знаешь его. Даже если у него возникнет желание простить меня, он запретит себе это делать. Он одержим своими принципами, чувством долга. Теперь я спрашиваю себя, нужно ли было во всем признаваться. Не лучше ли было поступить по-другому, сделать так, чтобы он чаще виделся с Анри, чтобы он гулял и играл с ним?
– Ваш папа так и делал, когда он пришел сюда, а вы были в Монжуа. Он даже обещал малышу принести тростниковую дудочку.
– Господи, я все испортила!
– Нет. В этом виновата другая женщина, Эвлалия Сютра, кормилица. Она могла бы попридержать свой язычок! Если я ее встречу, то вцеплюсь ей в волосы, этой змее! Она породила сомнения у мсье Огюстена. В любом случае дело дрянь!
– Ты права, Розетта. Как бы я ни поступила, что бы ни сказала, зло уже свершилось. Подумать только! Ведь это я помогала Эвлалии родить ее третьего малыша и, несомненно, уберегла ее от послеродовой горячки со смертельным исходом! Какая же она неблагодарная! Как бы мне хотелось, чтобы мадемуазель Жерсанда была рядом! Стоило ей уехать, как случается трагедия. Гильем вернулся! Я предпочла бы, чтобы Анри сейчас находился на улице Нобль под присмотром Октавии.
Розетта скорчила недоуменную гримасу. Порой ей было трудно понять страхи Анжелины.
– Глупости, мадемуазель! Как этот негодяй Гильем может догадаться, что малыш ваш? Да даже если он догадается, что из того?
Молодая женщина закрыла лицо руками. Она растерялась. Ее обуревали противоречивые чувства, невыносимая тревога.
– Глядя на вас, можно подумать, что вы до сих пор его любите, этого парня, и готовы высказать ему прямо в глаза, что он вам сделал красивого малыша, – добавила Розетта.
– Возможно! Но, главное, я хочу, ни от кого не скрываясь, воспитывать своего ребенка, хочу, чтобы у него были отец и дед!
– Господь с вами, мадемуазель Энджи! Э, вы должны смириться. Никогда не будет так, как вы хотите.
Анжелина рассеянно кивнула. Вдруг она услышала цокот копыт, доносившийся с улицы. Через несколько секунд в ворота постучали.
– Открой, прошу тебя!
– А если это Гильем? Что я ему скажу?
– Не волнуйся. Он не осмелится прийти сюда.
Розетта подбежала к воротам и быстро вернулась в дом в сопровождении мужчины лет тридцати с красным лицом и светлыми волосами.