Ангелотворец
Шрифт:
Когда они подходят к распятому, тот издает тихий стон. Действительно, спицы, пронзающие его кисти и ступни, выглядят весьма аккуратно, и сделаны они, похоже, из латуни. Осознание заставляет Джеймса Банистера содрогнуться: вокруг отверстий видны подпалины.
Сим Сим Цянь обходит распятого сзади и эффектно, как фокусник, скидывает с рамы, на которой закреплено тело, последнее одеяло. За крестом расположена огромная ультрамариновая спираль, темная и мрачная.
– Господу, конечно, не следовало бы этого допускать. Стены моей цитадели должны были уже рухнуть от Его громового
Одним тонким длинным пальцем Сим Сим Цянь нажимает на кнопку. Спираль загорается не сразу. Сперва раздается гудение, и за это время человек на кресте успевает вернуться в реальность из иного мира у себя в голове, где он обрел убежище, и осознать, что сейчас будет. Он обращает на Джеймса Банистера умоляющий взгляд и раскрывает рот, однако заговорить не успевает: спираль вспыхивает, и распятый, изогнувшись, кричит. От его рук и ног поднимается запах свиных шкварок. Джеймс Банистер, борясь с дурнотой, пытается сосредоточиться на других деталях. Пожалуй, если сейчас его вывернет – или он заметно позеленеет, – ему несдобровать.
Распятый человек немолод и когда-то был относительно толст. Теперь кожа свисает с его костей влажным серым тестом. Протяжный истошный крик вдруг сменяется ужасным монотонным лаем.
– Первый месяц он молился, – говорит Сим Сим Цянь. – Потом осыпал меня проклятиями. Теперь он лает. Я низвел его до уровня зверя. Сильно подозреваю, что он меня боготворит. Со временем я обращу его в глину. Буду выращивать в нем розы. Может, сперва подожду, пока он умрет. А может, и нет. Как видите, Бог по-прежнему хранит молчание – нескончаемое, утомительное молчание. Если честно, меня берет досада.
Сим Сим Цянь опять взмахивает рукой, и занавеси смыкаются, пряча епископа. Спираль продолжает шипеть и трещать, когда на нее падают капли пота с бьющегося в конвульсиях тела. Крики теперь звучат приглушенно, но не замолкают. Лицо Опиумного Хана на миг омрачается, будто он сознает, что позволил себе бестактность.
– Примите мои извинения, капитан. Досадная оплошность. Прошу вас, садитесь. Ешьте. Я лишь хотел донести до вас, что… у людей могут быть разные мнения. Однако истины не знает никто. Первое меня больше не интересует, я стремлюсь во всей полноте постичь последнее.
– Понял.
– Пока нет, но скоро поймете. Я хочу уподобиться Господу и таким образом познать Его. Поэтому я повторяю Его пути и деяния, описанные во множестве священных книг. Братоубийство? Пожалуйста. Братоубийство, отцеубийство… все это я совершал. Истреблял целые поколения. Милосердие? О да, я был милосерден – ужасно милосерден. Своим изощренным милосердием я доводил людей до безумия. Деяния мои и моих приспешников столь черны, что моя жестокость вселяет страх во властителей великих и могучих держав. В том числе и вашей.
– Я топил людей тысячами, – продолжает Опиумный Хан. – Я истреблял целые виды, губил, заражая опасными болезнями, популяции. На этой раме я остановил сердце Его преосвященства. Оно прекратило биться – с самого начала времен, капитан, это считалось верным признаком смерти. А потом я взял и вырвал у смерти его душу, вернул ее в тело. Потому что такова была моя воля. Потому что это – деяние Господа.
И никогда, капитан, никогда и никому я не объясняю своих поступков. Вы исключение. Я хочу, чтобы вы стали моим пророком при дворе английского короля. Понимаете? Господь равнодушен, Господь безмолвен, Господь превыше всего. И я тоже буду таким. Я вознесусь над ужасами и бедствиями и в этом уподоблюсь Ему. Стану Его зеркалом. Единственный из смертных, я познаю Господа как равного. А потом… потом посмотрим.
Лай епископа за занавесями становится громче. Сим Сим Цянь хмурится и щелкает ногтем по бокалу. Гул спирали моментально смолкает, лай сменяется быстро стихающими всхлипами.
Черт возьми.
Англичанин в знак одобрения подносит бокал к губам и гадает, что сказать дальше.
– Как вам Лондон, капитан Банистер?
Вопрос резкий и неожиданный. Он доносится с дальнего конца стола, где возлежащая на ворохе подушек Шалая Кэтти потягивает суп через золотую соломинку, и эхом летит над столом. Сим Сим Цянь на миг прикрывает веки. Дипломатическая болтовня с агентом иностранной державы – своего рода обольщение, особенно когда процессу не слишком живо мешает пожилая родственница, которой плевать на правила хорошего тона.
– Идет война, как вы знаете, – виновато отвечает Джеймс Банистер, – боюсь, город сейчас не тот, что прежде. Всюду разруха.
– Что? – Ворох тряпок подносит к уху ладонь. – Как вы сказали?
– Я говорю, идет война, мадам, в городе разруха.
– О, не сомневаюсь! В мое время там тоже были потаскухи. И юные жеребцы, что не стеснялись домогаться приличных девушек. Безобразие! – Она хихикает.
– Вдова Катун туговата на ухо, – бормочет Сим Сим Цянь, ошарашенный материнским вмешательством и несколько утративший киношный лоск.
– У нас, в Аддэ-Сиккиме, нет потаскух, зато есть слоны. Высоконравственные создания!
– Ничего об этом не слышал, – осторожно отзывается Джеймс Банистер.
– О да. В оке слона заключен великий нравственный урок. Вам, лондонцам, не мешало бы ими обзавестись. В учебных целях! – Она назидательно кивает. – Немцам они тоже не помешали бы, – добавляет Шалая Кэтти. – Будь у них слоны, Европа не угодила бы в такой переплет. Да. Надо написать об этом Джорджу. Или вы за этим и приехали? За слонами? Нет?
– Нет, мэм. Мой Король желает обсудить с вашим сыном государственные дела.
– Государственные дела, ха! Возмутительный вздор! Духовность и нравственность, я вам говорю! Впрочем, помню я одного юношу… – продолжает Шалая Кэтти. – Носил в волосах цветы. Представляете? Англичанин! Постойте, что это были за цветы… Лаванда? Герань? – Она хмурит брови. – Вы меня вообще слушаете, молодой человек? Я говорю: «герань»! Каково, а?
Джеймс Банистер плавно встает, косится на хозяина дворца и учтиво подходит к вдове с приветствиями.