Ангелотворец
Шрифт:
Мерсер взглянул на Иону Ноблуайта и от всего сердца его поблагодарил. Затем взял в руки конверт и, стараясь не глядеть на текст послания, достал из него чек. Обдумал указанную там – феноменальную – сумму, вспомнил холодные пустые страницы школьной тетради, в которой учитель требовал нарисовать генеалогическое древо, – и принял решение. Дождавшись, когда официант начнет фламбировать блинчики, он уверенно сунул конверт в огонь. Когда тот вспыхнул, он достал его и спокойно держал над медной сковородой, пока тарелка наполнялась горячими блинчиками, а нос – пьянящим ароматом бренди и апельсина. Затем он бросил письмо вместе со всеми страшными тайнами в сковороду и попросил официанта ее унести.
Отчасти его froideur [27]
27
Холодность (фр.).
Дерзкая Секретарша оказалась возлюбленной сестрой Мерсера. Выглядит она теперь несколько иначе, чем раньше (судя по всему, последний раз они виделись, когда ей было одиннадцать), но Джо Спорк не сомневается, что Мерсер по-прежнему бережет ее, как зеницу ока. И око это скоро с желчным негодованием воззрится на виновника последних событий. Джо лишь надеется, что его возмутительное посягательство на честь семьи Крейдлов не приведет к расторжению Договора – древнего обета верности, некогда связавшего контору Ионы Ноблуайта – и его приемного сына, – с Домом Спорка до n-ного колена и вовеки веков, аминь.
Мэтью Спорк ухаживал за возлюбленной, и жизнь была прекрасна. Все хорошее только начиналось; Мэтью при всем своем задоре еще не слишком борзел в отношениях с законом и по-прежнему думал, что девушек следует охмурять, а не просто подчинять своей воле. Он только что встретил Гарриет Гэй, самую талантливую певицу Лондона с глубокими карими глазами и крепкими предплечьями, созданными для того, чтобы без труда схватить мужчину за шею и притянуть к своим губам.
Мэтью забронировал столик в «Леонардо», потому что это дорогой ресторан и там его знали. Официанты и повара непременно окружили бы их с Гарриет заботой, лебезили бы и заверяли, что такая красивая пара достойна лучшего столика – и действительно посадили бы их за лучший столик. К тому же «Леонардо» общепризнанно считался «правильным» заведением. Тем, кто знаком с никудышными лондонскими ресторанами и паршивыми винными погребами, хорошо известно, что если где и умеют готовить палтуса и трюфели, а баранину не мурыжат до полного уничтожения, так это в «Леонардо». Престижный, изысканный и европейский, он навевал видения о Монте Карло и Риме, о шампанском, казино и смокингах. На кухне «у Лео» (не было никакого Лео, то был опиумный сон о лучших поварах мира, тучная галлюцинация в белом колпаке, который с 62-го по 79-й год носили, сменяя друг друга, семь безработных актеров шекспировских театров) не жалели чеснока и использовали пряности, о которых в остальных английских ресторанах либо не слышали, либо не мечтали приправлять ими еду добропорядочных христиан.
В пяти минутах от «Леонардо» Мэтью резко остановил машину, развернулся, чтобы лучше видеть происходящее в переулке, затем выругался так грязно, что удивилась даже Гарриет, общавшаяся с музыкантами из самых дальних уголков света.
– Посиди-ка тут, – сказал Мэтью своей будущей жене. – Пойду поправлю галстук.
С этими словами он выбрался из машины и исчез в ночи.
Иона Ноблуайт – Мэтью пока мысленно прозвал его «толстопузым» – стоял, прижавшись спиной к стене, стискивал в руках короткую деревяшку и напоминал при этом загнанную в угол морскую свинку. Загнали его туда три бритых наголо отморозка. У одного на затылке красовалась наколка в виде свастики (Мэтью подумал, что это весьма удобно – сразу видно, куда целиться дубинкой). Бритоголовый опустился на одно колено, чем произвел на Мэтью большое впечатление, ведь обычно после такого удара люди теряли сознание и падали ничком. Решив, что тот способен оказывать сопротивление, Мэтью ударил его – с большим любопытством – еще разок. Оставшиеся изумленно вытаращили глаза, и Иона Ноблуайт не упустил случая шарахнуть близстоящего громилу своей деревяшкой.
Третий оказался быстрее. Он подлетел к Ионе и дважды ударил его локтем по голове – в ее верхнюю и нижнюю части. Иона рухнул.
Мэтью осмотрел третьего. Подметил безобразные тяжелые сапоги и джинсовую куртку с клепками. Изучил узкое лицо и почти невидимые брови.
Увиденное явно не произвело на него впечатления.
Громила сунул руку в карман и достал оттуда финку. Мэтью опустил на нее глаза. Финка, по-видимому, тоже его не впечатлила. Громила слегка пригнулся, рука с ножом замельтешила в воздухе. Мэтью не двигался, стоял спокойно и уверенно, не сгибая ноги в коленях, не меся грязь переулка парадными туфлями. Наконец он заговорил.
– Дружище, – сказал он, – в данный момент между нами возникло маленькое недопонимание. Твои друзья скоро очнутся, и вы можете всей компашкой забуриться в паб – правда, советую найти тот, что не в моей округе. Но если ты сейчас попытаешься пырнуть меня этим жабоколом, я обижусь.
Мэтью не стал рассказывать, чем это чревато. Он просто стоял, подбоченившись, и в какой-то момент слегка повернулся боком, продемонстрировал противнику белую шелковую рубашку и торчащую из кобуры рукоять курносого револьвера.
Двадцать минут спустя Иона Ноблуайт уже сидел за одним столом с Мэтью и Гарриет. Выяснилось, что он коллекционирует американские бейсбольные карточки и обожает Джоан Гринвуд. Гарриет объявила его милейшим человеком на свете и крепко схватила Мэтью за руку, явно не намереваясь его отпускать. Он был ее герой, бравый воин, защищающий хороших от плохих. Неделю спустя Мэтью сделал ей предложение, и Иона был первым, кому они сообщили о свадьбе. Когда родился Джошуа Джозеф, Иона провозгласил его великим сыном британского народа, а вскоре после этого, став – совершенно случайно – опекуном новорожденных близнецов, спросил, не захочет ли наследник Дома Спорка насладиться компанией двух его отверженных родителями подопечных. Судьба распорядилась так, чтобы трое выросли вместе, хотя Мария Ангелика держалась на некотором расстоянии от мальчиков, а позднее – как раз в тот момент, когда она начала превращаться из гадкого утенка в лебедя, – ее отправили учиться за рубеж.
Джошуа Джозеф Спорк только что занимался горячим, разнузданным, железнодорожно-химически-отходным сексом с сестрой Мерсера.
Блаженный сон все не идет. Джо Спорк лежит, глядя в потолок, затем переводит взгляд на Полли Крейдл. Во сне ее лицо особенно красиво, лишь крошечный намек на озорство угадывается в уголке пухлых губ. Она посапывает, и Джо испытывает непреодолимое желание зарыться носом в ее шею, разбудить ее поцелуями. Он ограничивается тем, что дышит ее дыханием, и ненадолго прикрывает глаза.
Чуть позже он просыпается и замечает, что она откатилась подальше. Одеяло сползло, обнажив виолончельный изгиб спины. Джо укрывает ее одеялом, и она издает тихий радостный писк. Довольный, но окончательно потерявший сон, Джо выскальзывает из кровати и принимается бродить по дому. Изучает книжные полки: на них внушительная коллекция детективов, подборка произведений П. Г. Вудхауса и немного избранной эротики, которую ценят за смелое освещение широкого ряда тем.
Джо ставит чайник, намереваясь заварить для Полли чаю, и случайно бросает взгляд на свою «Нокию», которую ему приходится таскать с собой, потому что она нужна для работы. В сером уголке дисплея мигает конвертик: пришло голосовое сообщение. Он пытается нажать ногтем большого пальца нужную кнопку и морщится: та не поддается. Похоже, этот телефон – да и все мобильники, если уж на то пошло, – рассчитан на то, что пользоваться им будут феи и эльфы. И Полли Крейдл, может быть. Джо чувствует себя троллем. Большим злым троллем, засевшим в пещере. Он похитил прекрасную деву и подчинил ее своей жестокой воле. Гр-р. Аргх! Скоро сюда явятся с дрекольем жители местной деревни, и все опять станет хорошо.