Ангелы Эванжелины
Шрифт:
На следующий день после завтрака доктор меня осматривает и таки сдерживает обещание, приказав санитарам снять ремни, но только после того, как мне снова вкололи какую-то гадость.
Мне совершенно не нравится, что это лекарство делает меня какой-то апатичной и безразличной к своей судьбе. И чем больше уколов, тем сильнее и быстрее на меня начинает действовать препарат. Видимо у вещества накопительный эффект, и я ума не приложу, что с этим делать. Если б это были таблетки, я попросту их не глотала бы, но инъекция… Как ее остановить? Не
Хоть меня и отвязали, но, пройдясь по комнате раз двадцать от стены и до стены, постояв полчаса у окна, и снова пройдясь стены до стены, снова ложусь на кровать и сворачиваюсь клубочком. Одна надежда на Тео, что он все-таки найдет способ меня вытащить, не нарушая закон.
Тихо скрипнувшая дверь заставляет вынырнуть из уже привычного состояния отрешенной задумчивости и с любопытством посмотреть на вошедшего.
— Привет, Эва, — едва слышный голос сестры в пустых стенах палаты кажется слишком громким, слишком звучным, слишком… слишком отдающим предательством.
— Здравствуй, — сажусь на кровати, не отрывая взгляда от некогда самого родного для Эвы человека на Земле.
— Не смотри на меня так, — лицо Даниэллы бледнеет.
— Как? — поднимаю брови, едва сдерживая рвущиеся наружу слова…
Дани подходит к моей постели, но не садится, как до этого ее муж, а останавливается на расстоянии вытянутой руки.
— Я должна была, Эва… — нервно кусает губы сестра. — Должна была это сделать. Он проиграл и заложил наш дом…
Ей трудно смотреть мне в глаза, и она прячет их за опущенными ресницами, разглядывая истертую плитку на полу.
— Пожалей своих племянников… Куда мы с ними без крыши над головой? — по белой щеке катится слеза.
Мне жалко сестру, до боли в сердце жалко. И племянников тоже. Но я не Эва, я не готова жертвовать ни собой, ни тем более жизнью Тео. Перед глазами вновь возникает картина, как он лежит в крови на площади, как испуганно плачут дети, мои дети. У меня тоже есть малыши, которые мне родные.
— Дани, мне жалко твоих детей. Очень, — хрипло говорю, буравя ее тяжелым взглядом. — Но своих детей мне жальче. А ты у них забрала маму.
— Своих? — беззвучно шевелятся губы сестры.
— Да, — киваю я, впервые поймав ее взгляд. — У Теодора сыновья. Один из них совсем малыш. И у них на глазах меня забирали. Их плач до сих пор у меня в ушах. А мужа, моего будущего мужа ранили… Я не знаю что с ним.
— Я не хотела Эва, прости. Но ты должна понимать, тем более теперь, что я готова на все, — ее щеки окрашиваются лихорадочным румянцем.
— Понимаю, — киваю я. — Но ничем помочь не могу. Камня нет. Я его оставила, истратив желание, и больше не могу им пользоваться.
— Ты врешь, — вскакивает на ноги Дани. — Ты обманываешь меня! Твои племянники окажутся на улице, а тебе плевать! У тебя вообще нет ни капли сострадания. Наглая эгоистичная врунья!
Опешив, смотрю на сестру и не могу оправиться от шока. Если раньше мне было ее жаль, то теперь ни на йоту.
— Я говорю правду, — твердо произношу, не отводя взгляда. — Мне нечего скрывать. И я уже однажды расплатилась вместо твоего мужа с его долгами. Он меня продал Хендрику, просто продал, как корову! Думаю, я больше ничего не должна ни тебе, ни твоим детям!
— Можно подумать, ты очень страдала, — змеей шипит Даниэлла. — Каталась, как сыр в масле и горя не знала. Он тебя золотом осыпал.
— Осыпал, — киваю. — Днем — золотом, ночью — ударами плети.
— Подумаешь, отстегал пару раз, — фыркает сестра. — Не умерла же. Лейтон меня тоже пару раз награждал затрещинами. Такая наша доля — мужа слушаться и терпеть.
— Вот и терпи, а я тут при чем, — пожимаю плечами.
— Ах ты, дрянь! — взвизгивает сестра и кидается на меня, стараясь вцепится в волосы. Но я отталкиваю ее, прежде чем она успевает до меня дотронуться. На крик прибегают санитары, и Даниэлла повиснув у одного из них на груди, принимается причитать и рассказывать, что сестра, то бишь я, на нее ни с того, ни с сего набросилась. Все мои попытки доказать обратное, оказываются напрасны. Мне колют снова успокоительное, и я проваливаюсь в затянутую серым туманом дрему.
Пробуждение получается внезапным и каким-то немного резким. Сначала я и сама не понимаю, что вырвало меня из сна, и снова закрываю глаза в попытке нырнуть обратно в дрему. Но какое-то острое чувство опасности не дает мне это сделать, все сильнее и сильнее разгоняя кровь по венам, заставляя испуганно биться сердце и беспокойно, прерывисто дышать. А спустя несколько секунд я понимаю, что в моей палате кто-то есть.
— Кто здесь? — громко спрашиваю в темноту, стараясь, чтоб мой голос не казался дрожащим от страха.
Мне не отвечают, но я явно чувствую чье-то присутствие, теперь еще сильнее, чем вначале. Более того, могу с уверенностью сказать, что незваный гость стоит в углу возле двери, скрывшись в тени и внимательно наблюдая за мной.
— Я знаю, что вы там. И я вас не боюсь, — мой возглас звучит твердо, хоть я совсем не чувствую даже толики той смелости, которой так бравирую.
Глаза уже болят вглядываться в темноту напротив, но я все равно не отвожу взгляда от подозрительного угла и, в конце концов, от него отделяется едва заметная тень.
— Ну что же ты так волнуешься, сестренка, — голос Лейтона звучит настолько непривычно, я б даже сказала приглушенно и как-то потусторонне, что я даже сначала его не узнаю. — Это всего лишь я.
— Ты? — волосы на моей голове шевелятся от ужаса. — Что ты тут делаешь? Как вообще пробрался ночью в больницу?
Я стараюсь вложить в слова побольше возмущения и гнева, дабы не показывать насколько присутствие зятя нагоняет на меня панику. Не понимание того, как он сюда пришел, причин визита и моего беспомощного и связанного положения заставляет в тревожном предчувствии биться сердце.