Ангелы приходят всегда
Шрифт:
Музыкант ударил по струнам, высекая пронзающую мелодию. Струны вздрогнули и зазвенели. Он запел:
Догони меня, ангел мой,
я за этой глухой стеной.
Был любим, но любовь продал,
был храним, а теперь пропал.
У могилы моей постой.
Может, я поднимусь опять,
может, встретит на небе мать,
может, кончится лес густой?
Шины стерли асфальт до дна,
а на дне ждет сыра-земля.
Врач на «скорой» сегодня злой.
Древний храм без людей пустой.
Я о главном всегда молчал.
Я о глупом с трибун кричал.
Мой подводный корабль ушёл
в беспросветный шеол.
Ты
изведи меня из огня.
Верить очень хотел бы я,
что ты слышишь меня.
Догони меня, ангел мой,
я за этой глухой стеной.
Я ещё говорю с тобой,
это значит, что я живой,
я – живой.
Глава тридцатая
ДВАЖДЫ УМЕРШИЙ
Волки уходят в небеса,
горят холодные глаза.
Приказа верить в чудеса
не поступало…
Спиной к ветру, и всё же
вырваться может чья-то душа.
Спасёт, но не поможет,
чувствую кожей – пропащая.
(«Би-2»)
В тесном полутемном кабинете, за письменным столом друг напротив друга сидели два человека. У одного из них, матерого, шрам рассекал лоб, второй, моложавый, ничем особенным не выделялся, разве лишь тем, что непрерывно курил. Оба были одеты в штатское и являлись сотрудниками Управления собственной безопасности ФСБ.
– Что же делать с нашим заслуженным генералом, с нашим Антоном Петровичем? – задумчиво спросил матерый. – Ведь провел такую операцию. Не один год старался. Его помощника даже поощрили. Старик, надо сказать, от наград отказался, предчувствовал неприятности, наверное. Зачем они все в кучу свалили? Аппетит разыгрался, видишь ли. Думали использовать отбросы производства, протянуть ниточку от одного дела к другому. А ниточка взяла и порвалась. Еще хорошо, если порвалась, а если за нее кто-нибудь потянет и выйдет к самому клубку? Можно вместо поощрения схлопотать наказание. Эх, Антон Петрович… Нужно ему все это на закате славной карьеры в органах? А тут еще старый друг держит Петровича на крючке. Родственник монахини, пострадавшей при их операции. Все допытывается и душу изливает. Наш ветеран, надо сказать, хоть и жалеет друга, но не выдает информации. Не в его интересах. Все одно – не нравится мне эта ситуация. Слишком сложно. Мне уже пришлось дать ему понять, что к чему. Старик расстроился, конечно. А я ведь и сам многим обязан Антону Петровичу. Помочь бы ему, но как?
– Известно «как», – хитро прищурившись, ответил моложавый.
– Известно, известно. Все тебе известно, – передразнил его матерый. – Излагай, раз известно.
* * *
Примерно в это же время Антон Петрович взволнованно ходил по своему кабинету. Перед ним, вытянувшись по струнке, стоял «серый человек».
– Позор! – грозно потрясал кулаками генерал, то и дело срываясь на крик. – Посчитайте наши заслуги! Во-первых, провал конспиративной квартиры в Нью-Йорке. Во-вторых, труп. Потеря сотрудника. Причем идиотизм: сотрудник один из лучших, такого убить невозможно. А тут какой-то дурацкий рикошет! Если только американские эксперты не врут?! Там вообще так нашумели, что дело с квартирой еще придется долго расхлебывать. Это ведь вам не Россия, а Америка. Все американские новостные программы уже сообщили. В-третьих, срыв повторного внедрения к американцам нашего двойного агента Рэймса. И, в-четвёртых, уход из-под контроля «подсадной утки» – Замоскворецкого, на которого, кстати, мы ухайдакали целый год и кучу государственных денег! Вот объясните мне, что это за показания спутникового слежения. Читаю: «Личный датчик агента подает сигналы со дна залива, в районе моста Верризано. Отмечено постепенное перемещение сигналов датчика в сторону Атлантического океана». Я спрашиваю, Замоскворецкий что, подводным плаванием занялся? Или, может быть, скажете самое простое – он утопился! Как его искать в Атлантическом океане? Посылать подводную лодку?
– Уверен, он не утопился. Думаю…, – попытался ответить «серый», но был прерван криком начальника.
– Молчать! Вы думаете?! Вы не думаете! Хорошо, если Замоскворецкий утопился, а если нет?! А если всплывет? Только не на заливе, а на американском телевидении или прямо в ЦРУ? Ну, подлец, ну, хитер. Это ж надо было догадаться, что у него передатчик в зубе. И сразу бульк его в залив. А мы теперь гадай: укатился он от нас, как колобок, или все-таки пополнил список самоубийц. Так скажите мне самое главное: как я должен рапортовать об этом деле? Вы понимаете, что это полный провал? Мне, между прочим, сегодня из УСБ звонили. А вы все думаете…
– Виноват, товарищ генерал, – залепетал «серый человек», – если бы я раньше в США вылетел, то ничего такого бы не случилось. Я этого Замоскворецкого знаю как облупленного. С него нельзя было глаз спускать. Но вы же мне сами сказали закончить дела с интернетчиками…
– Замечательно! Я еще, оказывается, и виноват? А кто мне докладывал, что агент у нас на надежном крючке? Или не было такого?
– Было, товарищ генерал, – совсем стушевался «серый».
* * *
Человек со шрамом, рассекающим лоб, назначил Антону Петровичу встречу в кафе «Бисквит». Они выбрали уединенный столик, чтобы поговорить без лишних ушей.
Официантка подала две чашечки черного кофе и традиционное в этом кафе бисквитное пирожное.
– Не горюй, Антон Петрович, – успокаивал генерала человек из Управления собственной безопасности ФСБ. – Поможем. Надо сказать, Замоскворецкий – это тень прошлого. Я понимаю, что вы – оперы, но зачем же у себя заводить «призрака оперы»? – пошутил он. – Предлагаю закрыть дело Замоскворецкого. Сколько можно его чекрыжить?
– Как закрыть?
– Ты рапортуешь, что агент вышел из-под контроля и был ликвидирован в Нью-Йорке. Труп был сброшен в воду и, согласно данным спутникового слежения, вынесен течением в Атлантический океан. И все, дело Замоскворецкого наконец закрывается. Согласись, ликвидация неудавшегося агента – куда лучше, чем его пропажа.
– Согласен, но, тем не менее, Замоскворецкий пропал, скорее всего, инсценировал самоубийство. Следовательно, нет гарантий, что он снова не объявится.
– Объявится – так объявится. Пусть это будет нашей с тобой головной болью – нашей, а не начальства. Наверху им в такие детали входить не нужно, пусть спят спокойно. Официально ты его личное дело закроешь, ну, а я буду держать ухо востро. Если вдруг когда-то Замоскворецкий засветится – ликвидируем тихо и быстро. Тогда опять-таки все будет соответствовать твоему рапорту. Нужно решать проблемы по мере их появления. Чего сейчас-то ломать голову? В конце концов, может, он действительно утопился? Точного ответа нет. Пойми, так мы убираем дамоклов меч, висящий над твоей головой. В УСБ вопросов не возникнет, а значит, все будет шито-крыто. И заметь, Антон Петрович, я тебе это предлагаю исключительно из товарищеской солидарности. А ты, конечно, можешь продолжать играть в донкихотство. Но пойми, тебя ведь в органах держат, как живой пример молодому поколению. Ты – живая легенда! Хочешь опростоволоситься на такой ерунде?
– Понимаю. Чего уж там… Значит, будем опять считать Замоскворецкого трупом, – сокрушенно качал головой седой генерал. – А я вот, видимо, окончательно старею, сам превращаюсь в труп и на роль живой легенды больше не тяну. Год назад в нашей операции была использована племянница моего друга. Мы с ним знакомы еще по погранвойскам, боевое крещение вместе принимали и, можно сказать, помазаны одной кровью. Я не знал, что она его родственница. Так получилось, что по непредвиденным обстоятельствам в ходе операции ее инфицировали СПИДом. Теперь она умирает. А я… – Антон Петрович прервался, – не могу своему другу смотреть в глаза. Я ведь не сказал ему правду. Не имел права сказать. Он, ничего не зная о моей прямой причастности, обратился ко мне за помощью. А что я могу? Я же не Господь Бог. Меня вопрос мучает: может, мне открыться, покаяться перед другом?