Ангина
Шрифт:
То есть так болеть, как удавалось болеть только в школьные годы, когда воспалённое горло и повышенная температура избавляли его от необходимости ходить в школу. А необходимости туда ходить Андрей никогда не видел.
Теперь же никакая болезнь не избавляла его от беспокойств и обязанностей. Любая простуда даже такая, какая позволяла не ходить в Банк на работу только усложняла его жизнь. Приходилось много о чём-то договариваться и передоговариваться по телефону, кого-то о чём-то просить, много извиняться, что-то контролировать на расстоянии. А значит, лучше было не болеть вовсе. А когда ему казалось, что ему хочется похворать, на самом деле ему хотелось просто тишины, лени, безответственного безделья и того, что называется безмятежностью.
Соседка друг зашевелилась во сне и что-то тихонечко пробормотала. Андрей моментально захлопнул лежавшую на коленях книгу, быстрым движением сунул её на место и замер. Так он просидел секунд десять, а потом усмехнулся сам себе. «Чего это я, как воришка? Что тут такого? Ну почитал немножко… Извинюсь и поблагодарю», — подумал он, посидел немного, снова достал книгу и включил над собой свою лампочку.
Страницу, на которой прервалось чтение, он нашёл не сразу. Он оставил Фукакуса на заснеженном перевале. Андрей какое-то время листал книгу в поисках этого перевала, нашёл его и снова углубился в чтение.
Фукакуса миновал перевал. Горная ведьма появилась неожиданно. Собой она представляла древнюю старуху в лохмотьях и с палкой, на которую опиралась. Воображение нарисовало Андрею кого-то похожую на нашу Бабу-Ягу из наших фильмов и книжек, но с раскосыми японскими глазами.
Фукакуса вёл с ведьмой долгие и очень сложные разговоры. Ведьма всё же оказалась не просто старухой, а настоящей ведьмой. Она меняла обличия, и всё вокруг себя и Фукакуса меняла. То она представала перед ним в виде матери, а то в виде потерянной возлюбленной, которую, судя по всему, Фукакуса и разыскивал. Мать Фукакуса видел в поле среди высокой травы и цветов. Он бежал к ней и никак не мог приблизиться даже на шаг. Возлюбленная же ждала его в дивном саду, в котором на землю с деревьев падали белые и розовые лепестки. Фукакуса видел её, звал, тянулся к ней, но в лицо ему летели не лепестки, а снежинки. Возлюбленная не слышала его. Она сидела под деревьями на коленях, спина её была пряма, а голова слегка склонилась вправо. На шёлке её кимоно были белые и розовые цветы. Её трудно было разглядеть в дожде из белых и розовых лепестков, которые падали всё гуще и гуще. И вот Фукакуса уже потерял её из виду.
Андрей вдруг понял, что он продолжает читать буквы и слова, но слова эти совсем не о том, что он видел в своём воображении. Он вернулся на предыдущую страницу, обнаружил там ожидающую возлюбленную, но ни слова про лепестки, цветы на шёлке и про кимоно не нашёл. Эта картина сама собой возникла. «В каком же фильме я такое видел? Кажется, это было какое-то китайское кино. А у нас тут Япония, как ни крути…», — подумал и совсем тихонько усмехнулся Андрей.
А его никто и никогда так не ждал. Никто и никогда! Мама, конечно, всегда его ждала, из всех поездок. Но отца она ждала сильнее, это он помнил. И брата старшего ждала и ждёт сильнее. Всегда сильнее. Сразу, как только он уехал, она стала его ждать. Любого самого короткого его визита она ждёт и ждёт. Маленькая дочка Андрея, конечно, ждёт. Но она, скорее, ждёт той короткой радости, которую он с собой приносит, когда ему удаётся с ней встретиться. Бывшая жена не ждёт точно, и давно. А когда она могла ждать, они не расставались. Девушка Александра совсем его не ждала. Это он чувствовал и даже знал. Алёна из Твери говорила, что всегда ждёт, но приезжала всегда сама. Он мог вспомнить ещё лица тех, кто мог бы его ждать, но не ждал. Он смотрел в книгу и понимал, что его никто, нигде и никогда не ждал так, как ему хотелось.
— Да и сейчас не ждёт никто, — почти бесшумно проговорили его губы.
Он часто ругал себя за сентиментальность и думал, что у него нервы ни к чёрту и со вкусом что-то не то, когда утирал слёзы во время какого-нибудь фильма, который ни за что не порекомендовал бы друзьям. Постеснялся бы. Да и справедливости ради надо сказать, что и ему самому тот фильм не нравился или нравился не очень. Но когда он видел на экране подходящего к дому солдата. К дому на тихой улочке маленького американского городка, а в окне этого дома видел женщину. И вот эта женщина бросает взгляд в окно, отворачивается, но тут же опять резко оглядывается. Её крика не слышно из-за стекла, но видно, что она закричала и что-то выронила из рук. И вот солдат и женщина обнимаются на пороге, а к ним по лужайке бежит маленькая девочка в коротком платьице. Обычно в такой момент в фильмах с такими сценами звучала соответствующая музыка, и Андрей смахивал слезу, стараясь делать это незаметно и ругая себя за сентиментальность.
Это мог быть не только солдат, но и моряк, или всадник, да хоть античный воин со щитом за плечами, который шёл по пыльной дороге к той, которая всегда на эту дорогу смотрит.
Не в силах снова вчитаться в сложный разговор Горной ведьмы и Фукакуса, Андрей перелистнул несколько страниц, чтобы попробовать вчитаться в каком-то более простом месте. Но через три-четыре листа он увидел окончание то ли рассказа, то ли новеллы. Текст обрывался посередине страницы. Андрей заглянул за эту страницу и увидел название и начало какого-то другого произведения. Он вернулся к финальным строкам той истории, которую читал, и пробежал их глазами. Самые последние были такие: «С шатких досок моста я снова вступил на дорогу. О, как столица от нас далека!»
— Во как! — сам себе тихо сказал Андрей, закрыл книгу и сглотнул слюну воспалённым горлом.
«Ничего, ничего. Завтра… А точнее, уже сегодня — пятница. И за выходные. Короче, в понедельник буду, как огурец», — подумал он и крепко сжал сухие губы.
По тёмному салону тихонечко шла из хвоста вперёд та самая стюардесса. Андрей поднял руку, она остановилась рядом с ним.
— Простите, — неожиданным для себя хриплым шёпотом сказал Андрей. — Вы не могли бы сделать мне чаю или хотя бы дать горячей воды. Что-то горло болит.
— Потерпите минут десять? — вежливо спросила она. — Сейчас свет уже будем включать и давать завтрак. А там и на посадочку пойдём.
— Завтрак?! — удивился Андрей.
— Да. На этом рейсе кормят два раза. Подождите немного.
— Да-да, конечно! Извините.
– Но стюардесса уже шла дальше.
— Что, подлетаем? — услышал Андрей заспанный голос соседки.
Она проснулась и смотрела на него большими глазами, которые без очков оказались совсем детскими.
— Сейчас завтрак будут давать, — ответил Андрей хрипло. — А потом пойдём на посадку.
— Завтрак? Здорово!
— Да, на этом рейсе еду дают два раза. Шутка ли, восемь часов.
— Удачно я поспала, — сказала она и улыбнулась.
— А я тут вашу книжку почитал, пока вы спали, — тоже улыбаясь, сказал Андрей. — Простите, что без спроса.
— Да пожалуйста! А что читали?
— Не знаю… Про Фукакуса.
— Про Фукакуса? — усмехнулась она. — И сколько прочли?
— Весь… То есть всю. Всё прочитал.
— Надо же! Я думала, кроме меня этого никто читать не может, даже японцы! Ну и как?
— Как видите, жив, хоть дочитал до конца, — чувствуя возвращающуюся в голову пульсирующую боль, попытался пошутить Андрей.
— Да, занятный текст, — кивнула она. — Но это же хрестоматия. Здесь всё сильно сокращено. Да и то, что вы прочитали, только один из семи свитков повести странствий. Ну да ладно. А то я могу про это говорить бесконечно. Пойду умоюсь, пока остальных не разбудили.
Соседка очень ловко переобулась, достала откуда-то сумочку, а оттуда футляр зубной щётки и тюбик пасты.